Между тем Титу наскучила эта волокита; он только и думал о Риме, о его великолепии и развлечениях; город, взятый голодом, казался ему недостаточно блестящим украшением для торжества воцарения новой династии. Он приказал построить четыре новые «aggeres» для штурма города. Все деревья в садах предместий Иерусалима на расстоянии четырех лье вокруг были срублены. Все было готово в 21 день. 1 июля евреи предприняли попытку, которая однажды им уже удалась; они сделали вылазку с целью сжечь деревянные башни, но потерпели полную неудачу. С этого дня участь города была решена безвозвратно. 2 июля римляне начали разбивать стены Антонии и подкапываться под них. 5 июля Тит овладел этой крепостью и разрушил ее почти до основания, чтобы открыть широкий доступ своей коннице и своим машинам к тому пункту, на котором сосредоточивались все его усилия и где должен был произойти последний бой.
Как мы уже сказали, храм, по самому характеру своей постройки, был самой грозной из крепостей. Евреи, засевшие в нем с Иоанном Гискалой, приготовились к бою. Даже священники взялись за оружие. 17 июля в храме прекратилось вечно непрерывавшееся в нем богослужение, ~ ибо совершать его было некому. Это произвело на народ сильное впечатление. Известие об этом распространилось и вне города. Перерыв в богослужении в глазах евреев был таким же важным явлением, как если бы остановилось движение планет. Иосиф воспользовался этим как поводом снова попытаться сломить упорство Иоанна. Крепость Антония находилась всего лишь в 60 метрах от храма. Взойдя на парапет башни, Иосиф по распоряжению Тита (если только верить рассказам «Войны Иудейской») крикнул на еврейском языке, что Иоанну разрешается выйти с таким числом своих людей, какое он сам назначит, что Тит обязуется возобновить законное отправление богослужения евреями, что он даже предоставит Иоанну выбор для этого священнослужителей. Иоанн не стал и слушать. Тогда все, кто не был ослеплен фанатизмом, спаслись бегством в римский лагерь. Остались только те, кто избрал смерть.
Тит начал подступать к храму 12 июля. Битва была самая ожесточенная. 28 июля римляне овладели всей северной галереей, от крепости Антонии до Кедронской долины. Тогда началась атака самого храма. 2 августа машины необычайной силы принялись бить в стены превосходно выстроенных экзедр, окружавших внутренние дворы; действие этих машин было едва заметно; но 8 августа римлянам удалось поджечь ворота. Евреи были этим невыразимо поражены; они никогда не верили в возможность этого; при виде пламени, пожиравшего святыню, они осыпали римлян потоком проклятий.
9 августа Тит отдал приказание затушить пожар и созвал военный совет, на котором присутствовали Тиверий Александр, Цереалий и главнейшие начальники. Поставлен был вопрос: предавать ли храм огню. Многие были того мнения, что, пока будет существовать это здание, евреи не успокоятся. Что касается Тита, трудно сказать, каково было его мнение, ибо на этот счет мы имеем два совершенно противоположных показания. По Иосифу, Тит был за то, чтобы спасти столь удивительное произведение, сохранение которого покроет славой его царство и докажет умеренность римлян. По Тациту, Тит настаивал на необходимости разрушить сооружение, с которым были связаны два одинаково зловредных суеверия, еврейское и христианское. «Эти два суеверия, — прибавил будто бы Тит, — хотя и противоречащие одно другому, имеют один общий источник; христиане произошли от евреев; если будет вырван корень, то и отпрыск его скоро погибнет».
Трудно остановиться на одной из двух столь абсолютно непримиримых между собой версий; ибо если мнение, приписываемое Титу Иосифом, можно рассматривать как измышление этого историка, который усердно старается доказать симпатию своего патрона к иудаизму, снять с него в глазах евреев обвинение в столь нечестивом деянии, как разрушение храма, и удовлетворить страстное желание Тита прослыть весьма умеренным человеком, — то нельзя отрицать, что коротенькая речь, вложенная Тацитом в уста этого победоносного полководца, не только по своему стилю, но и по мысли представляет собою точное отражение чувств самого Тацита. Можно с полным правом предполагать, что латинский историк, исполненный к евреям и к христианам того презрения, того недоброжелательства, которые характерны для эпохи Траяна и Антонинов, заставил Тита выражаться как римского аристократа своей эпохи, тогда как на самом деле Тит при своем мещанском происхождении относился к восточным суевериям с большей симпатией, нежели высшая аристократия, сменившая Флавиев. Проведя три года своей жизни среди евреев, которые прославляли ему свой храм как настоящее чудо мира, Тит, поддавшийся ласкательству Иосифа, Агриппы и еще более того Вереники, очень даже мог желать сохранения в целости святыни, которую близкие ему люди изображали как предмет вполне мирного культа. Таким образом, возможно, что были, по словам Иосифа, действительно отданы распоряжения погасить пожар, зажженный накануне, и что вообще были приняты меры против пожара, который можно было предвидеть в предстоящей суматохе. Характеру Тита наряду с истинной добротой была свойственна большая наклонность позировать и лицемерить. Без сомнения, истина заключается в том, что он не приказывал сжечь храм, как говорит Тацит, но и не запрещал этого, как угодно Иосифу, и предоставил события их течению, сохраняя видимость любого положения, какое бы ему ни понадобилось для того, чтобы удовлетворить различным течениям общественного мнения. Как бы то ни было, решен был генеральный штурм сооружения, которое уже лишилось своих ворот. Для опытных военных то, что оставалось сделать, было уже не более как последним усилием, быть может, кровопролитным, но относительно исхода которого нельзя было сомневаться.