Тем временем возобновились убийства, распространившиеся теперь на те части Сирии, которые до сих пор были избавлены от этой эпидемии кровопролитий. В Дамаске все евреи были перебиты. Большая часть женщин в Дамаске исповедовала иудейскую религию, и, несомненно, в их числе были и христианки. Были приняты меры, чтобы избиение совершилось неожиданно, весь замысел держали от них в тайне.
Партия сопротивления проявляла изумительную деятельность. Даже люди более холодные были вовлечены в нее. В храме собрался совет для организации национального правительства, составленного из отборных людей нации. Однако умеренная партия в эту эпоху далеко еще не отказалась от своей программы. Надеялась ли она все-таки овладеть движением и направлять его, питала ли она, вопреки всем доводам рассудка, тайные надежды, которыми люди так часто себя убаюкивают в моменты кризиса, во всяком случае, она почти всюду дала себя вовлечь в дело. К революции пристали очень значительные люди, многие члены саддукейских или жреческих фамилий, главные из фарисеев, то есть высшая буржуазия с мудрым и почтенным Симеоном Гамалиилом во главе (сын Гамалиила, о котором упоминается в Деяниях, и правнук Гиллеля). Решено было действовать конституционно; признана была верховная власть синедриона. Город и храм оставлены были в руках установленных властей: Анны (сын Анны, произнесшего приговор над Иисусом), Иошуи бен Гамалы, Симеона бен Гамалиила, Иосифа бен Гориона. Иосиф бен Горион и Анна были назначены комиссарами Иерусалима. Елеазар, сын Симона, демагог без определенных убеждений, был с намерением устранен; его личное самолюбие стало опасным, благодаря сокровищам, которыми он завладел. В то же время выбрали комиссаров и для провинций; все они были людьми умеренными, за исключением одного Елеазара, сына Анания, которого отправили в Идумею. Иосиф, составивший себе впоследствии славу блестящего историка, был сделан префектом Галилеи. Среди этих выборных было много людей серьезных, которые большей частью принимали назначение с целью попытаться восстановить порядок и в надежде справиться с анархическими элементами, которые грозили все разрушить.
Иерусалимом овладела крайняя горячность. Город походил на лагерь, на оружейную фабрику; со всех сторон неслись крики молодых людей, упражнявшихся в военном деле. Съезжались евреи из отдаленных стран Востока, особенно из царства Парфянского, в убеждении, что Римской империи пришел конец. Все понимали, что вместе с ним исчезнет и империя. Этот последний представитель цезарей, погрузившийся в пучину мерзости и позора, казался очевидным знамением. Становясь на эту точку зрения, можно признать, что восстание было далеко не таким безумием, каким оно представляется нам, которые знают, что империя таила еще в себе силы, достаточные для многих возрождений в будущем. Можно было действительно предполагать, что дело, созданное Августом, разваливается; ежеминутно можно было ожидать, что парфяне вторгнутся в римские пределы, и это действительно произошло бы, если бы различные причины не ослабили политику Арсакидов как раз в этот момент. Одним из прекраснейших образов в книге Еноха является видение пророка, будто овцам дан был меч, и они, вооруженные таким образом, в свою очередь преследуют диких зверей, которые бегут перед ними. Таково было, без сомнения, чувство иудеев. За недостатком опытности в военном деле они не могли понять всей обманчивости успехов, одержанных ими над Флором и Цестием. Они выбили монеты в подражание монетам Маккавейского типа, с изображением храма и других иудейских эмблем, с надписями на архаическом еврейском языке. Монеты эти были помечены годами «освобождения», или «свободы Сиона», и были сперва анонимными или чеканились от имени Иерусалима; впоследствии они носили имена вождей партии, занимавших какие-либо высшие должности. Быть может, уже в первые месяцы восстания Елеазар, сын Симона, обладавший огромной массой денег, осмеливался чеканить монету, присвоив себе титул «первосвященника». Эти выпуски монет, во всяком случае, должны были быть весьма значительными; впоследствии эти монеты назывались «иерусалимскими» или «монетами смутного времени».
Анна все более становился вождем умеренной партии. Он все еще надеялся склонить народные массы к миру; он пытался втайне задерживать изготовление оружия и парализовать сопротивление, делая вид, будто организует его. Во время революции такая игра крайне опасна; Анна, разумеется, делал то, что революционеры называют предательством. В глазах экзальтированных он был виноват уже тем, что ясно понимал положение вещей; в глазах истории он стал на самой ложной из позиций, так как вел войну, не веря в ее успех, а единственно по той причине, что к этому побуждали его невежественные фанатики. В провинции господствовало страшное смятение. Чисто арабские области к востоку и к югу от Мертвого моря высылали в Иудею массу бандитов, промышлявших грабежами и убийствами. При таких условиях никакой порядок был невозможен; для восстановления его надо было избавиться от двух элементов, составлявших главную силу революции: от фанатизма и разбойничества. Ужасно положение, в котором нет иного выбора, кроме призыва чужеземцев и анархии! В Акрабатене молодой и отважный партизан Симон, сын Гиоры, грабил и истязал богатых. В Галилее Иосиф тщетно пытался сколько-нибудь образумить население; некий Иоанн из Гискалы, плут и смелый агитатор, совмещавший в себе неумолимый эгоизм с пламенным энтузиазмом, всюду ставил ему препятствия. Иосиф был вынужден, по неизменному восточному обычаю, брать разбойников на службу и выплачивать им правильное жалованье в виде выкупа со всей страны.