Человек истории погружен в мир фикций. Основные параметры его социального бытия глубоко релятивизированы. Антихрист и есть 20 символ исторической фиктивности. Безличный, он кроит лицо мира. Не имеющий наследства, он владеет миром. Лишенный перспективы, он обещает вечное царствие равенства на земле. Фикция события, он инициирует историческую событийность. Бесчеловечный, угождает человеку. Принципиально бессистемный, строит программы благоденствия. Обреченный, воплощает Судьбу. Он живая фигура релятивного, становящегося через свое отрицание и внутреннее саморазличение мира. Антихрист — фигура перехода, динамического момента ее самодвижения и самоотрицания, фигура смерти процесса, провокация разрушения. Как и Сатана, он может строить только мимикрии порядка, отрицая готовые устройства бытия. Злая радость разрушения не может быть его радостью; «свою» пищу для эмоций он черпает внутри похищенной телесности, оставляя ей состояния тоски, уныния и грусти, даже отчаяния (точно определенные православием как наиболее греховные и чреватые распадением «я»).
Антихристу прекрасно известно, что царствию его будет положен конец, телеология его присутствия здесь оказывается мнимой. У лжи нет системы, говорил В. Розанов; С. Булгаков и Н. Лосский отказали Злу в разумном целеполагания. Псевдотворческий характер Мирового Зла и его конфидентов воспитывает в наиболее устойчивых картинах мира онтологическую привычку ко Злу. Оно в центре романтических и символистских картин мира. Оно в центре образа Вселенной для адептов маркионитской ереси и для сатанаилов всех мастей.
В повести А. Ремизова «Канава» (написана в 1914—1918 гг.) ее герою, Антону Петровичу, размышляющему над ранним гностиком Василидом (о котором Л. Карсавин создал статью с выразительным заглавием «Глубины сатанинские» [45]), «жизнь представлялась<…>заколдованным кругом безысходно существующего от века и ничем в веках не преоборимого черного зла.
И он не только мирился и не искал выхода из этого злого круга, напротив, желал, чтобы злой черный круг таким и остался бы навеки. В этом и была его вера».
Действительность предстает глазам героя как страница из Апокалипсиса; это мир, созданный гностическим Демиургом и Антихристом: «А там — под зуд и стук неугомонных аэропланов — собирались стаи черных умнейших птиц: как задымится на развороченной земле человечье парное мясо — будет воронью большая пожива!
А там, — под землею, треснувшей под тяжелым колосом, текли белые могильные черви, чтобы начать свою ненасытную жратву, — будет и червю праздник!
А там — ковали из серебра две великие чаши: одна — для горчайшей тоски, вторая — для горючих слез. А там — Демиург скликал демиургов:
«Приидите! сотворим человека по образу нашему и подобию!»
И медленно змей из уст проникал в уста безобразной косолапой мясной человечины.
А там — и вскрыл ил глубоко над обреченной землей карающий ангел и, грозный, поднял горящий факел — и кинул на землю».[46]
Инкарнации Антихриста не исчерпываются пределами конкретной личности. Для комментария исторического присутствия Антихриста в мире вообще не столь важен контурный масштаб его воплощений. В обезумевшей толпе или честолюбивом диктаторе, трудармии или лагерной империи, в бессмысленной войне или «общем кризисе нации» — в каждом из этих случаев мы имеем дело с разложением личности и с превращением народа людей в конгломерат массоидных существ. В зрителях корриды и аутодафе; в болельщиках на стадионе и в энтузиастах на митинге; в обитателях солдатской казармы и зековского барака; в стайках скучающих подростков и в магазинной очереди; в вокзальной толпе и в чаде коммунальной квартиры; в душах и телах тех, кто составляет сверхбольшие аудитории радиои телеобщения, — во всех этих топосах массового поведения происходит античудо рождения Антихриста; безличного духа коллективной одержимости [мы отвлекаемся здесь от различения толпы, публики и коллектива, предложенного в исследованиях X. Ортеги–и–Гасета «Восстание масс» (1930) и Э. Канетти «Масса и власть» (1960)].
46
Ремизов А, Μ. Избранное. Л., >991С. 427,542. Комментарий образов антихристова сознания и темы диавола у Ремизова см. в послесловии А. А. Данилевского (Там же. С. 596—607).