- Аня! Поди-ка поиграй нам что-нибудь на рояле... А мы тут будем курить и слушать...
И затем, обращаясь к Александру Ивановичу, сказал:
- Она у меня музыкантша!
В соседней комнате стоял рояль, и жена тотчас же начала раскладывать ноты. Она села за рояль и крикнула им оттуда:
- Что же вам сыграть?
Муж отвечал:
- Ну, что-нибудь из Бетховена!
И вот загремели первые, странные, непонятные, но мощные и властные аккорды. А мужчины сели рядом на диван и закурили сигары.
Странно чувствовал себя Александр Иванович. Эта неожиданная встреча при такой обстановке, эти милые, порядочные в истинном смысле слова люди, аромат сигары и, наконец, успокаивающие звуки рояля, заставляющие мечтать, эта странная музыка Бетховена, порождающая какое-то необыкновенное настроение, возвышающее душу над всей жизнью, над ее мелочами, ничтожеством и грустью, - все это расположило его к откровенности и задушевности.
Третьяков, тоже разнеженный этим странным миром чарующих звуков, долго молчал и слушал вместе с Александром Ивановичем, затягиваясь тонким дымом ароматной сигары; оба они, казалось, что-то думали, как будто гениальный композитор раскрыл перед ними тайну понимания человеческой жизни...
Наконец Третьяков повернулся к Александру Ивановичу и спросил его тихим и мягким голосом:
- Ну, Саша, расскажи-ка мне, как ты застрял на этой мертвой службе?
И Александр Иванович тотчас же стал рассказывать. Он рассказывал о своей жизни и о своей душе. Он говорил о засасывающей и отупляющей мертвечине канцелярского труда, о неглупых и способных людях, превратившихся от этого труда в идиотов, манекенов. Он говорил о своем безучастном отношении к мертвому канцелярскому миру, о своем нежелании приспособляться к подлостям жизни, о своем одиночестве, о страдающем самолюбии, о том, что он никем не понят, что осмеян дураками и унижен завистниками, что у него нет ни одного близкого человека, что он разочарован во всем, во всей жизни, что жизнь его пуста, мертва, ничтожна, что она вся, со всем своим блеском и красками, с любовью, дружбой, живым трудом и надеждами будущего, - ушла от него, исчезла, скрылась и он остался в своей конуре старого, спившегося холостяка, что он отгорожен от жизни железными решетками своей канцелярии; что он упал духом, не верит в возможность обновления и пьет, как алкоголик, пьет мрачно и безнадежно, чтобы быть в состоянии вечного сна и отупения, чтобы не видеть, не чувствовать, не мыслить, не сознавать, потому что все ощущения жизни причиняют ему неизбежное, неизлечимое страдание, что спасения ему нет и цель его жизни - могила, смерть, забвение...
Александр Иванович говорил долго, красноречиво, с увлечением, с горьким и сильным чувством сознания своей погубленной жизни, которое так долго разъедало его душу. А звуки, странные, широкие, мощные, уносящие, непонятные, таинственные и властные, все лились и лились, как бы поясняя этот странный рассказ о погибшей, никем не замеченной жизни.
И вот Александр Иванович почувствовал, что его горло сжимается, углы рта, как у ребенка, конвульсивно опускаются книзу, а глаза наполняются слезами. И он не мог дальше говорить, он зарыдал со страшными усилиями удержать эти рыдания, стыдясь их, рыча, сердясь на себя, проглатывая слезы, браня себя, извиняясь, стараясь обратить все в шутку, смеясь...
Но рыдания набегали новой волной и заглушали этот фальшивый смех, обращая его в слезы...
- Ты не обращай внимания... - говорил он, рыдая, - что я плачу... это от пьянства... нервы расстроились... я ведь и сам сознаю, что это... просто нервы... а остановиться не могу... тьфу, черт!.. ведь смешно же это... Ха-ха!..
Он хотел засмеяться, но вместо этого зарыдал еще более...
А рояль тоже рыдал, унося, расширяя, обобщая эти слезы в слезы над целым миром, над всею жизнью.
Наконец он успокоился.
Третьяков сжал его руку и заговорил с чувством:
- Хочешь ли, Александр, я спасу тебя? Брось твое место и поедем со мной в земство! Я тебя сделаю секретарем! Мы будем вместе бороться против врагов народа, гасителей света! Наш девиз будет: народное благо, народное образование, народное здоровье! Мы вступим в беспощадную борьбу со злом и невежеством... На эту борьбу не жаль отдать всю свою жизнь и кровь, силы и способности, и если нас одолеют, выгонят, убьют, то все же это будет лучше твоего прозябания. Я совершенно уверен, что в этом живом и благородном деле ты обновишься, воскреснешь, развернешь свои прежние таланты, приложишь твои знания, способности, любовь к людям; ты перестанешь пить, ты сделаешься тем замечательным человеком, каким бы должен быть! Саша, друг мой! Не падай духом! Обещай мне, что ты бросишь пить, займешься тем делом, которое я тебе дам, и я увезу тебя с собой! Обещай мне! Дай мне твою руку!