Григорий перевел дыхание. Что-то давно забытое, почти сказочное всплыло в его памяти при виде этого чуда, затерянного в глуши среди мрачных и диких ельников, многочисленных озер и болот. Но дорога ушла в сторону, и усадьба скрылась за деревьями, лишь сполох солнечного луча, отраженного от окон верхнего этажа, мелькнул напоследок сквозь густые кроны. И это заставило мучительно сжаться сердце, потому что память вновь возвратила князя к самым тяжелым и безрадостным мгновениям его прошлой жизни.
Он снял шляпу и вытер платком вспотевшее лицо.
– Смотри, Григорий, – сказал тихо Аркадий, – похоже, сама хозяйка нас сопровождает.
Князь потянулся к окну и замер в восхищении от представшего перед ним зрелища всадника, вернее, всадницы в мужском костюме. Пригнувшись к шее великолепного арабского скакуна, она мчалась по дороге, идущей вдоль границ имения. Она настолько была поглощена скачкой, что не обращала внимания ни на обоз, ни на крики и свист егерей, ни на лай возбудившихся собак, ни на улюлюканье слуг, высунувшихся из кибиток. Лошадь шла ровно, и всадница держалась в седле как влитая.
То и дело она скрывалась меж песчаных увалов или за деревьями, но тут же возникала снова. Женщина была без шляпки, и ветер развевал густую гриву темных волос.
– Да-а! – протянул Григорий и озадаченно посмотрел на приятеля. – Чистая амазонка! Почище гусара в седле держится!
– Чего уж там! – покачал головой Аркадий и восхищенно произнес: – Не хотел бы я на скачках с ней встретиться. Нет, ты только посмотри, как ее лошадь слушается! Ну, ведьма, право слово, ведьма!
Лошадь с всадницей взлетела тем временем на высокий холм и застыла там как изваяние. И Григорий отметил, что наездница великолепно сложена и, верно, обладает сильным характером, если заставляет повиноваться себе столь гордое и непокорное создание, как чистокровный арабский скакун. Незнакомка тем временем из-под руки оглядела горизонт, долю секунды задержалась взглядом на обозе, а потом, натянув поводья, подняла коня на дыбы и, огрев его плеткой, исчезла почти мгновенно за холмом, еще быстрее, чем появилась перед этим на дороге.
– C’est magnifique![3] – воскликнул Аркадий и захлопал в ладоши. – Чует мое сердце, князь, скучать рядом с подобной соседкой тебе не придется. Держу пари, кто-то ей сообщил о твоем приезде. Ох уж это женское любопытство и самолюбие! Дождь, слякоть, а она наперегонки с твоей каретой...
– Да графиня здесь завсегда катается. Дождь не дождь, все равно велит лошадь выводить, – остудил его восторг управляющий. – И утром тоже чуть свет выезжает, другой раз только солнце встанет, а она уже на другом конце озера. И чего ей не спится?
– Чего, чего, – рассмеялся Аркадий, – знамо дело чего... – Заметив недовольную гримасу на лице князя, он сбился и замолчал, почувствовав, что его домыслы по поводу ранних прогулок княгини в данном случае неуместны.
А Григорий подумал, что ему тоже захотелось вдруг прокатиться поутру вокруг озера, даже по росе, даже сквозь туман и дождь, чтобы увидеть поближе, разглядеть как следует эту странную женщину, будто видение промелькнувшую перед его глазами несколько мгновений назад.
Глава 2
Были освещены лишь часть вестибюля, истинные размеры которого терялись в темноте, и лестница, ведущая на второй этаж, но Григорий успел заметить, что мебель закрыта чехлами. Одинокий дворецкий с седыми бакенбардами, в небрежно натянутом на голову старинном парике, встретил их у дверей и, поклонившись, повел князя и его друга в библиотеку.
Занавеси на окнах были задернуты, но в камине полыхал огонь, и Григорий первым делом подошел к нему и протянул к пламени озябшие ладони.
– Никак лето не устоится ноне, – покачал головой дворецкий и спросил: – Ужин подавать, ваша светлость?
– Подавай! – Князь посмотрел на Дроздовского. – Думаю, следует хорошенько выпить по случаю благополучного завершения нашего путешествия.
Аркадий улыбнулся:
– Весьма дельное предложение! – И повернулся к дворецкому: – Эй, как тебя, любезный? Елистрат? Проводи-ка меня, Елистрат, к вашему погребку, где вина хранятся. А я уж сам отберу, что нам по вкусу придется. Кстати, какие вина барыня пила, французские или испанские? А может, венгерские?
– Ее сиятельство Мария Васильевна пили только шампанское «Моэт» и «Аи», да еще мадеру, – вздохнул дворецкий. – Больше ничего не признавали-с.
– Что ж, на первый случай это даже неплохо, – подмигнул Аркадий князю. – А то я, грешным делом, испугался, что старуха по скудости претензий наливками баловалась, а я их терпеть не могу.
– Наливки тоже имеются, – степенно сказал дворецкий и принялся загибать пальцы. – Сливовая, на малине, на черной смородине, на рябине... Но лучше всех – вишневая. Княгиня ее самолично изготовляла.
– Ничего, дойдет дело и до наливок, – махнул рукой Аркадий. – В крайнем случае, я согласен и на наливку. Только без мух! А то я знаю местные обычаи. То муха в супе, то таракан в пироге...
– Зря вы так, ваша милость! – обиделся дворецкий. – Раньше наша барыня больше за границей жила, чем в имении, а по старости, когда уж кости скрутило, здесь обосновалась. Но порядки у нас навела тамошние. Не то что тараканов, мышей всех выжили.
Аркадий хлопнул дворецкого по плечу.
– Прекрасно! Теперешний твой барин тоже десять лет за границей прожил. Слышал про реку такую Амазонка? Протекает в далекой Южной Америке. Крокодилов там тьма, а еще больше арапов, местные их ниггерами зовут, что значит «черный». Представляешь, кожа у них чернее дегтя. – Он передернулся. – Бр-р! Страх господний!
Дворецкий невозмутимо посмотрел на него:
– У господа все едины, ваша милость! Выходит, была у него такая надобность черными их изобразить.
– А ты, братец, дипломат! – ухмыльнулся Аркадий. – Всему, видно, оправдание найдешь.
Подталкивая дворецкого в спину, он вышел из библиотеки. Григорий взял со стола массивный подсвечник с единственной зажженной свечой и осветил книжные полки и тяжелую дубовую мебель, которой была обставлена библиотека.
– О небо! – воскликнул он озадаченно, обнаружив, что большинство книг на латинском и немецком языках, изрядно попортивших ему кровь в детстве. Он перевел взгляд на стену и хмыкнул еще более удивленно, узрев портрет, вероятно, кого-то из предков княгини Завидовской, судя по одежде, жившего добрую сотню, а то и больше лет назад. – Это кто такой? – спросил он у дворецкого, вновь возникшего в библиотеке, но уже в компании двух заспанных лакеев, которые, толкаясь друг о друга, принялись накрывать стол для позднего ужина.
Дворецкий подошел ближе и, слегка прищурившись, вгляделся в портрет, мрачно взирающий на них со стены. Потом махнул рукой.
– А, это прадед княгини, князь Лисовой. Говорят, император Петр его Старым Лисом прозвал за ум и за хитрость. А потом казнил, потому что он супротив царя пошел. Сына его непутевого, цесаревича Алешку, спасти хотел от смерти... Как уж там у них получилось, никому не ведомо, но только государь император дюже осерчал, когда узнал про изменщика. – Дворецкий вздохнул и посмотрел на князя: – Головы тогда, как капусту, рубили... Вот и у него тоже в одночасье слетела.
– Да, кстати, веская причина, чтобы смотреть столь мрачно, – усмехнулся князь и обвел рукой книжные шкафы. – Неужто княгиня все это читала?
– Мне это неведомо, ваша светлость, – пожал плечами дворецкий, – она почти здесь не бывала, а вот старый князь любил около камина погреться да трубку раскурить. Он так тут и умер, вон в том кресле, – кивнул он в темный угол, где виднелось массивное кожаное кресло. – Заснул и не проснулся...
– Да-а? – протянул удивленно князь. – А княгиня случайно не в моей будущей постели скончалась?