Буржуй поднял рюмку на уровень расплющенного носа. Без улыбки лицо его напоминало передний торец несущегося на всех парах локомотива. Да и с улыбкой тоже.
– Память короткая. Указ тринадцать-шестнадцать забыли, по которому РУБОПы расформировали. А ведь жить нам го-о-ораздо легче стало! Вот за это и пьем.
Еще одна, установленная в карнизе шторки, миниатюрная камера фиксирует скупые и уверенные движения, ленивую речь. Неизвестно, кто эту камеру установил, неизвестно, кому понадобилось подслушивать и подсматривать за Буржуем и компанией. Но, видимо, этот неизвестный обладает немалой властью и возможностями: камера установлена профессионально, со стороны она кажется шляпкой винта, а ее стеклянный глаз не дает бликов. Такие «игрушки» не продаются на Мытищинском рынке и в магазинах сети «Спай»…
Все выпили, Саныч – последним.
– Да-а… «Шаболовские» [1]лютовали, хуже некуда! – задумчиво сказал он. – Помню, Банщика в 97-м на «Баррикадной» мордой в асфальт положили… Самого Банщика, да-а! Разделали, как борова на мясокомбинате, – и по этапу… Отморозки конченые!
Присутствующие закивали головами: что правда, то правда. Банщик считался когда-то одним из авторитетнейших московских «законников», а случай на «Баррикадной», положивший конец его воровскому счастью, стал событием эпическим, вроде всемирного потопа или Второй мировой войны.
– Он так больше и не поднялся с той поры, – заметил Снегирь, удельный князь Химкинский, большой любитель золотых цепей и прочей эффектной «рыжухи».
– Не поднялся, – подтвердил Саныч. – И не только он…
– РУБОП был хуже всех ментов, прокуроров и «конторских» вместе взятых! – зло процедил Пластилин, король Измайлово и Новогиреево. Когда-то он окончил цирковое училище, а погоняло свое словил за гибкость тела и подвижную мимику лица. Славился он тем, что умел снимать наручники, не расстегивая, даже если руки сковывали за спиной.
– Сколько они нам крови попортили, сколько ливера отбили! А скольких ребят постреляли или на всю жизнь законопатили! Спасибо, что разогнали этих беспредельщиков…
– Спасибо, – согласился Буржуй, почесывая мощную шею. – Никто не верил, что указ тринадцать-шестнадцать продавят, а его продавили. Бабла и времени ушло немало, это верно. Но бабло правит миром, и мы это понимаем. А на Шаболовке не понимали. Поэтому они в жопе, а мы – в ресторане.
Сотрапезники сдержанно рассмеялись. Они еще не знали, зачем Буржуй созвал их сюда, но явно не для того, чтобы выпить-закусить и зубы поскалить. Всем присутствующим было известно, что у Буржуя есть связи на самом верху, все помнили, что он загодя был в курсе о расформировании РУБОПов… Кстати, по этому поводу была устроена грандиозная пьянка в СК «Олимпийский» с девочками и шампанским, три ночи гудели, Шмайсер тогда свою новую «ауди» расхерачил по пьяни. И вот сейчас Буржуй снова заговорил про РУБОП – к чему бы это? Или есть новости с того берега?
– О, вспомнил! А у меня анекдот в тему! – встрял быстрый и скорострельный Шмайсер, лидер «очаковских». Он выглядел старше своих сорока двух, лицо будто покрыто сходящим загаром, глаза желтые: он маялся печенью, и каждый год ездил лечиться в Германию.
– Старый, еще тех времен – про рубоповца Козлова!
У Шмайсера всегда есть анекдот в тему, в этом его фишка. И в этом беда окружающих.
– Это где три брата-узбека? – поморщился Пластилин. Он был худой и очень гибкий: сковать руки за спиной – пролезет над наручниками, и вот они уже впереди, если в зубах кусок проволоки, то через минуту вообще освободится.
– Не-е!
– Про Иуду, что ли?
– Да не! Про Козлова, про рубоповца, говорю же!
– Это где он медведя поймал. Слышали, отсохни! – махнул рукой бритый наголо Переводчик – граф Строгинский и Тушинский.
– Сам отсохни! – набычился Шмайсер. – Ты слышал – другие, может, не слышали!
У него была еще одна слабость – дорогие спортивные машины, это он сегодня прибыл на «порше». Водитель из него был такой же, как и рассказчик анекдотов, поэтому машины он гробил с завидной регулярностью.
– Я тоже слышал. И все слышали. И ша на этом, – подвел черту Буржуй. С ним Шмайсер спорить не смел.
– Я вас по другой теме собрал…
Все притихли, подобрались. Скрытая камера бесстрастно фиксирует, как ходят желваки под кожей Переводчика, как блестят желтые глаза Шмайсера. И как тяжело, как угрюмо смотрит на них обоих Буржуй – он не любил пустых споров.
– Тиходонскую «мясню» помните?
– Еще бы!
Сотрапезники нервно зашевелились.
– Это мусорские прокладки. «Белая стрела», или как она у них называется… Всех серьезных воров зараз положили…
– А если за нас возьмутся? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Шмайсер. – Вдруг сюда зайдут с автоматами и тра-та-та-та…
Он изобразил стрельбу от живота веером и, не выдержав, расхохотался.
Шутка не понравилась.
– Тьфу-тьфу! – Фома Московский перекрестился. По моде новейшего времени все они стали глубоко верующими. – Не накликай беду!
– Чего смешного?! – поддержал Фому Буржуй. – Если зайдут, тебя тоже живым не оставят! Будешь мертвяком зубы скалить!
– Харэ, харэ, я пошутил, – пошел на попятный Шмайсер, и разговор вернулся в прежнее русло.
– Не о том речь, кто да как их положил, – повысил голос Буржуй. – Тут нам другое интересно…
Услышав про интерес, все замерли и насторожились.
– У меня недавно кореш один гостил из Тиходонска, Антон. Слыхали?
Трое из шести кивнули.
– Так вот, там у них безвластие. Смотрящим поставили Босого. Кто его знает?
– Ну, есть такой, – сказал Сан Саныч. – Старая гвардия. Откинулся недавно.
– Еще кто? – Буржуй оглядел остальных. Все молчали. Больше никто Босого не знал.
– Вот то-то, – удовлетворенно кивнул Буржуй. – Поэтому порядка там нет, каждый делает, что хочет, территорий не признают, гавкают друг на друга, грабят у своих. Такая, братва, у них на сегодня обстановка…
Буржуй собственноручно разлил водку по рюмкам.
– Тиходонск – богатый купеческий город, там всегда цеховики, деловики водились, всегда бабло делали. А сейчас там полный разброд. Каких-нибудь семеро химкинских гопников всех там к ногтю приберут и даже не вспотеют. Понимаете, к чему я?
– Химкинские нигде не потеют! – гордо заметил маленький, юркий Снегирь, который до сих пор сидел молча.
– Ты чего, Тиходонск под себя взять предлагаешь? – догадался Саныч, как самый поживший.
– В цвет, – благосклонно кивнул Буржуй. – Поставим туда своих, будем бабло качать. Я пробил цену вопроса. Там «Сельмаш», там ликеро-водка, донской табак, подшипники-х…ипники, вертолеты и хрен знает что еще. Не говоря уже о наркоте, оружии и прочем кавказском транзите. Миллионы долларов, только наклониться и поднять. Что скажете?
За столом воцарилось молчание. Беззвучно работала скрытая камера, накапливая гигабайты информации. Пластилин озабоченно перекривив физиономию так, что нос оказался слева, а рот справа, рассматривал невидимое пятно на своей рубашке, Шмайсер теребил в руках брелок от «порше», Переводчик с хмурым видом жевал карпаччо, Снегирь обменялся с Санычем многозначительными взглядами и уткнулся в окно.
– А кто наклоняться-то будет? – спросил, наконец, Шмайсер. Остальные тоже заинтересованно обратили мрачные взгляды к Буржую. Дело ясное: погонишь за бабками в Тиходонск, а здесь, в Москве, твой каравай захватят и обратно не пустят…
– Перспективного пошлем, растущего, – сказал Буржуй. – Вот Жору Каскета, например. Он молодой, а «корону» уже доверили…
Пластилин шумно, по-мальчишечьи, потянул носом, что слабо вязалось с его вальяжными манерами и солидным прикидом.
– Это который в Мытищах торговцев «пиковых» [2]порезал? – уточнил он.
– Да, «пиковых» Жора не любит, это верно, – сказал Буржуй. – Их никто не любит. А Жора – человек жесткий. Именно такой в Тиходонске и нужен.
– А чего он в воры полез, если зоны не нюхал? – спросил Шмайсер, ни к кому конкретно не обращаясь.
1
«Шаболовские» – жаргонное название сотрудников московского РУБОПа, производное от его местонахождения.