– Это его дело, – возразил Саныч. – Сейчас время такое. Кто что хочет, то и делает.
– Да нормальный пацан, братва, не ссыте, – сказал Буржуй примирительно и в то же время нетерпеливо, потому что хозяин Нового Арбата не любил размазывать белую кашу по чистому столу. – В говне не валялся, чужих на х… посылает, со своими делится. У него своя бригада, парни крепкие, серьезные. Все будет в ниточку. Кто-то не верит?
Возражать никто не стал. Все верили. Или делали вид, что верят.
– Ну, вот и ладно.
Буржуй поднял рюмку.
– За расширение Московской кольцевой до Тиходонска!
После этих слов дверь кабинета открылась, как по вызову появился мсье Гарнье, который самолично обслуживал наиболее уважаемых гостей. Он был в крахмальном поварском колпаке, со своим знаменитым носом и накрытой блестящей мельхиоровой крышкой тарелкой в руках. За ним шли три официанта с такими же тарелками и блестящими крышками. Их появление было встречено одобрительным хмыканьем.
– Может, француза на Тиходонск поставим? – спросил Шмайсер и сам заржал. На этот раз его юмор понравился. Все засмеялись и принялись развивать шутку.
Скрытая камера продолжала работать, хотя «терка», по всем приметам, уже закончилась и начиналась обычная пьянка…
Судьба Василия Михайловича Ныркова, как и судьба любого милицейского начальника, напоминала прыгающий температурный график больного лихорадкой, либо зубчатую линию, отражающую результаты опроса барона Мюнхгаузена на детекторе лжи, либо просто профиль Большого Кавказского хребта: пик, провал, пик, провал, пик… Он дослужился до руководителя Тиходонского РУБОП, получил генерал-майора, а когда прежний губернатор Лыков снял бывшего начальника УВД Крамского, то поставил его исполнять обязанности. Но колесо истории со скрипом провернулось: Лыкова самого отправили в отставку, начальником УВД стал приехавший «варяг» Глазурин, а поскольку РУБОПы расформировали, то «исполняющего обязанности» задвинули в заместители по оперработе. И то временно, в ожидании, пока он достигнет возрастного потолка, до которого оставалось совсем немного.
И вот дождались: у Ныркова юбилей – 55 лет.
«У Светки Соколовой день рожденья, ей сегодня…надцать лет. Я несу подарок, поздравленье и красивый розовый букет…»
Вчера его торжественно поздравили, вручили грамоту и именной «ПМ». Сегодня в «Эсквайре» состоится банкет: а куда деваться – «зажать» такую дату неудобно, хотя, считай, это праздник со слезами на глазах. Все равно что отмечать годовщину свадьбы в день развода.
Лис при полном параде, даже ботинки уже обул, ходил взад-вперед по квартире, нетерпеливо поглядывая на дверь спальни.
– Я уже скоро! – крикнула оттуда Ребенок.
Он так редко бывает дома, что иногда не помнит, сколько у него комнат. Да и какое это имеет значение. Сейчас самое время сосчитать: раз, два… Три. Просторные, светлые. Когда-то считалось, что это хоромы. Но сейчас другие стандарты. Почти у всех руководителей его уровня – коттеджи. По два, три, пять миллионов долларов. И он мог бы, конечно, такой построить, но боялся: вдруг спросят – как оправдаться? Хотя эти, нынешние, ничего не опасаются. И недаром – действительно никто с них не спрашивает. Может, они больше него знают? Может, какая-то у них негласная установка есть? Типа сговора: своих не трогать: если лояльны к начальству, пусть что хотят, то творят? А ему не сообщили, потому что он всегда избегал круговой поруки… Может, у них и тайные знаки имеются, по которым они своих узнают? Особые слова, мимика, специальные рукопожатия… Как у масонов когда-то…
Да ладно, хрен с ним, с домом. Им с Катькой площадей хватает. Район отличный, даже купол нового храма прямо из окна виден. И комплекс двадцативосьмиэтажных высоток допоздна отражает солнце своими зеркальными стеклами так, что глаза слепит. Раньше это был Кировский сквер: памятник Кирову, за ним – вечно сухой фонтан, а дальше – ветхие, разваливающиеся домишки. Теперь сквер называется Покровским, вместо Кирова державно стоит императрица Елизавета, за ней красивый, будто игрушечный, Покровский храм и стройные голубые небоскребы.
Лет тридцать назад если бы кто-то предсказал такую метаморфозу, то сразу бы угодил в тюрьму или психушку. А может, это как-то связано? Киров – с бездействующим фонтаном и трущобами, а Елизавета Петровна – с храмом и элитными новостройками? Да нет, это все с новыми временами связано. Спроса нет, ответа нет, пиз…ть можно безнаказанно, огромные краденые деньги попадают в легальный оборот и вздувают цены до небес… В голубых высотках метр пыльных бетонных казематов вытягивает почти сто тысяч, на материнский капитал вполне можно купить полтора метра, чтобы еще ремонт сделать…
Лис тряхнул головой. В последнее время мысли то и дело самовольно заезжают куда не надо. При чем здесь экономика и политика? Он о жене думает, о Катюше… Квартира у них вполне приличная, мебель хорошая… Хотя она говорит, что книжные стеллажи уже вышли из моды. И обои в гостиной никто не клеит, для этого есть венецианская штукатурка. Но если ее послушать, то все нормальные люди живут в виллах на Канарах. Там ни стеллажей, ни обоев нет. Или на крайний случай – в Черногории. У однокурсницы Оксаны родители каждое лето ездят в Черногорию, собираются купить там летний домик. Выгодное вложение капитала, удобно, и вообще. Элегантная покупка, выразилась Ребенок.
Про Черногорию Лис знал только, что в начале 90-х, когда Балканы полыхали, черногорцы повели себя достойно. Во всяком случае, остались с сербами, не отделились, как другие. Вместе против босняков воевали, против натовцев. А потом доллары-марочки все-таки взяли свое, свинтили крышу… Кажется, сейчас Черногория в НАТО собирается вступать, заявки пишет. А может, уже вступила? Лис точно не знал. Но на фига, спрашивается, нужен этот летний домик?
– Фил, сумочку мою подай! В прихожей, на трюмо!
Он нашел сумочку, приоткрыл дверь. В проеме мелькнуло темно-красное кружевное белье и маленькая, почти детская, грудь.
– Эй, нельзя!
Ребенок схватила сумочку, захлопнула дверь. Красоту она наводит без посторонних глаз: вычитала где-то, что мужу это видеть не нужно.
Лис снова прошелся по коридору, остановился перед зеркалом. Одернул пиджак. Да и он тоже вполне еще ничего. Признаков живота не видно. Выправка присутствует. И даже костюм сидит неплохо. Претензий в плане своей внешности он не имел, даже не задумывался об этом. Как и всякий нормальный мужик. Стрижка под «ноль», правда, смотрится немного вызывающе…
Он провел рукой по голове – ото лба к темени. Под ладонью скрипнула колючая щетина.
Под «ноль» стригутся либо арестанты (и то не по своей воле), либо бандиты, либо люди с комплексами. А за Лисом никаких комплексов вроде бы не замечалось. Если только не считать, что он чудом остался жив после «крестобойни» и вся левая сторона головы у него после этого поседела. Ребенок потом как-то сказала, что он стал похож на Пьеро, тот тоже черно-белый пополам. Пьеро, насколько Лис понимал, – это клоун. А выглядеть клоуном он не хочет. Потому и стрижется налысо…
– Я готова!
Ребенок вышла из спальни, крутнулась перед ним, обдав тонким ароматом духов. Лис лишь тихо присвистнул. Он не помнил по имени ни одной из голливудских актрис, но точно знал, что рядом с его женой они смотрелись бы как горничные, в лучшем случае…
– Хочешь, чтобы Ныркова в день рождения приступ хватил? – проговорил он.
Ребенок рассмеялась.
– В пятьдесят пять на мужчин это находит только приступами?
– Что – «это»? – по профессиональной, а точнее, дурацкой привычке уточнил Лис.
Она покачала головой, не переставая смеяться.
– Лучше подай мне туфельки, Фил!
«Эсквайр» находился в парке, но зелень не приносила прохлады: августовское солнце палило во всю силу. Зато мощные кондиционеры хорошо охлаждали вытянутый зал, оформленный под английский клуб: чопорно и достойно. Столы выстроили почти на всю длину, во главе поставили массивные кожаные диваны, далее – стулья. Во главе сидел не юбиляр, а генерал Глазурин. Точнее, сейчас он стоял и произносил тост.