Наконец он приехал, и я вздохнул с облегчением: у журналистов теперь появилось более интересное развлечение, чем выслушивать от меня то, что они сами уже до того где-то написали.
Я живу неподалеку от пражского Национального театра, сейчас половина десятого вечера, ни одного журналиста рядом нет, и я выхожу прогуляться со своей собакой. И что же я вижу? Бесконечные вереницы припаркованных роскошных машин, бесчисленное множество полицейских, сверкающий Национальный театр! Я сразу понимаю ситуацию: Горбачев смотрит спектакль. Меня обуревает любопытство (я, видите ли, по натуре зевака), и я направляюсь к Национальному театру. Благодаря собаке, прокладывающей мне дорогу, я пробиваюсь в первый ряд. Стою, жду — спектакль должен вот-вот закончиться. Наблюдаю, слушаю людей вокруг. Это случайные прохожие, совсем не организованная публика, но и не люди, пришедшие сюда специально, чтобы увидеть Горбачева, это просто такие же зеваки, как я, которые шли из одного кабачка в другой, заметили какое-то оживление и из любопытства остановились. Они отпускают кучу саркастических замечаний, прежде всего по адресу длинных шеренг тайных агентов, которые никак на это не реагируют (наверное, им запретили провоцировать какие-либо конфликты, которые могли бы омрачить визит).
Наконец-то! Внезапное оживление в рядах полицейских, у машин вспыхивают фары, заводятся моторы, из театра выходят высокопоставленные лица. И, как ни в чем не бывало, идет он сам! Рядом с ним Раиса, вокруг вьются агенты.
И тут меня ждет первый сюрприз: все эти циничные и ироничные остряки, которые еще совсем недавно беспощадно издевались над правителями и их охранниками, внезапно — как по взмаху волшебной палочки — превращаются в восторженную, неистово бурлящую толпу, они продираются вперед, чтобы суметь помахать главному властелину.
Разумеется, ни о какой «вечной дружбе с Советским Союзом» речи не шло. В этом было нечто куда более опасное: люди приветствуют человека, о котором думают, что он привез им свободу.
От этого я загрустил, и мне пришло в голову, что этот народ ничто не научит: ведь он уже столько раз обращал свои надежды к некоей внешней силе, ожидая, что она решит за него все его проблемы, столько раз горько разочаровывался и был вынужден признать, что никто не поможет ему, кроме него самого, — и вот опять та же ошибка! Та же иллюзия! Похоже, они и впрямь верят, что Горбачев приехал сюда освободить их от Гусака!
А царь-реформатор тем временем приближался к тому месту, где стоял я. Невысокий и коренастый, этакий симпатичный шарик (возможно, только казавшийся таким рядом со своими могучими охранниками), он выглядел слегка растерянным и беспомощным, улыбался — как мне показалось — искренне и махал нам как-то заговорщицки, причем практически каждому из нас в отдельности и каждому — персонально. И тут новый сюрприз: мне вдруг стало его жаль.
Я представил себе его жизнь: вокруг целый день малосимпатичные физиономии охранников, программа наверняка напряженнейшая, бесконечные встречи, речи и переговоры, необходимость беседовать с множеством людей, помнить их всех, отличать одного от другого, бесконечно произносить что-то остроумное и одновременно правильное, за что мир, ожидающий сенсаций, не мог бы ухватиться, чтобы использовать это каким-нибудь образом против него, необходимость все время улыбаться и посещать, вот как сегодня, всякие представления… а он вместо этого наверняка предпочел бы отдохнуть… да еще и выпить после такого трудного дня нельзя!
Но я быстро подавил свою жалость. Я сказал себе: он сам этого хотел. Он знал, что его ждет.
Значит, такой образ жизни ему по душе, иначе он не встал бы на этот путь. Я запретил себе сочувствовать ему и раздраженно прикрикнул на самого себя: не уподобляйся всем этим западным простакам, которые тают, как снеговик в печке, стоит какому-то восточному владыке одарить их обворожительной улыбкой! Будь реалистом и веди себя сообразно тем реалистическим оценкам, которые ты тут целых три дня разворачивал перед иностранными журналистами!