– Семен! – браво рявкнул Боцман у него за спиной. – Чего встал? Волоки херовину, а то бригадир на маты изойдется…
Чуть опомнившись, взяв себя в руки, Смолин сделал первый шаг к двери, второй, третий… Никто на них так и не кинулся, стояла тишина. Чуть повернув голову, он увидел краем глаза, как из подъезда выскочил третий орелик, тоже в каске и жилетке, с АКСУ на плече – и мотор машины моментально завелся. А там за ними захлопнулась дверь, и никто не бросился следом, никто не встретил в кабинете…
По спине стекало добрых пол-литра пота.
– Пронесло… – фыркнул он, осторожно опуская на пол свой конец ноши.
– Ага, меня тоже…
Сдавленным голосом Смолин сказал:
– Я с тебя, бля, процент сниму за этакие фокусы… Запорешь всех когда-нибудь своими выходками…
– Не боись, если запорюсь, так один. Уж отболтаюсь…
– Вашим бы хлебалом, бегемотик, да медок из бочки наворачивать… – зло сказал Смолин.
И незамедлительно схватился за дрель, вытащил из пластмассового чемоданчика сантиметрового диаметра сверло – чтобы наверняка, чтоб нервишки успокоить… Развинчивая патрон, все еще ворчал:
– Точно, сниму десять процентов, чтоб не доводил до инфаркта…
– Да ладно тебе, – посмеивался Федя, помогая ему подключать к розетке удлинитель. – Дери Маришку почаще, понужай коньячок вместо водочки – и не будет у тебя никаких инфарктов… Еще одна пушка не нужна?
– Иди ты!
– Да нет, я не про эту… Понимаешь, дошел слушок – в Чушумане, у староверов, валяется за околицей какая-то пушечка… И судя по тому, как ее описывают, она непременно казачья, то бишь семнадцатого века, не позже… Потому что позже гарнизонов с артиллерией в той глуши отродясь не водилось, а вот казаки в тех местах при Алексей Михалыче как раз бродили… Интересует?
– Вот с этого и надо было начинать, – сказал Смолин, завинчивая патрон сверла. – Действительно, какие там гарнизоны с артиллерией… Вот только – километров семьсот…
– Ну и что? Шестьдесят шестой газон я добуду, выберем время – и махнем? Натуральная пушка семнадцатого века… А? Даже если бабки пополам, все равно получается прилично…
– Подумаем, – сказал Смолин. – Держи покрепче и глаза береги, сейчас стружка брызнет…
Басовито взвыла дрель, сверло стало помаленьку углубляться в ствол авиапушки…
Глава 3
Питером прирастать будет…
В отличие от шумного, бесшабашного, с душой нараспашку Боцмана Рома Левицкий (а может, и не Рома, и не Левицкий) был человеком совершенно другой породы. Все произошло по заведенному порядку: аккурат через сорок минут после предварительного звонка у черного хода остановилось такси, откуда и высадился Левицкий, без натуги неся продолговатую картонную коробку, тщательнейшим образом перевязанную прозрачным скотчем, с удобными веревочными ручками, украшенную полудюжиной сиреневых значков, означавших «верх» и «стекло». Что содержимому противоречило напрочь, конечно, но так оно гораздо безопаснее выходит…
Рома знакомой дорогой прошел в кабинет Смолина, поставил коробку в уголок и остался стоять, не глядя по сторонам – невысокий, достаточно неопределенного возраста (около сорока вроде бы, но сразу и не скажешь, в которую сторону), продолговатое лицо никаких особенных чувств не выражает и способно улетучиться из памяти очень быстро, если не стараться запомнить специально…
Смолин даже не предлагал ничего из обычного дежурного набора – ни присесть, ни чаю-кофе, ни даже закурить. Как-никак встречались шестой раз, и все было известно заранее… Он только спросил, стоя у стола:
– Сколько?
Ровным, почти лишенным эмоциональной окраски голосом робота Вертера Левицкий сказал, глядя словно бы прямо в лицо, но тем не менее не встречаясь взглядом:
– Мне сказано, десяток. С веса, соответственно, следует десятка, плюс процент.
Извлекши из стола пачку «условных енотов», Смолин старательно отсчитал одиннадцать тысяч, подал Роме. Тот сноровисто пересчитал – без тени недоверия на лице, просто такие уж у человека были привычки. Кивнул:
– Все правильно. Благодарю. Если что, позвоню.