Это был сугубо частный звонок.
И хотя прежде они были знакомы только шапочно, Вишневский отчего-то был уверен, что будет понят.
Притом — правильно.
Москва, 5 ноября 2002 г., вторник, 11.15
Он проснулся, когда Лизы уже не было рядом. Только легкая вмятина на соседней подушке, едва заметная, словно спал не человек — нормальная женщина, пусть и хрупкая, коротко стриженная — от прошлой непослушной гривы не осталось и следа, — а существо бестелесное: эльф или фея.
Фея, однако, вроде бы пользовалась духами — пряным восточным ароматом тянуло от подушки.
Возможно, впрочем, не было никаких духов.
Кто их, фей, знает — чем они на самом деле пахнут.
А вернее — благоухают.
Он проснулся таким счастливым, что, еще не стряхнув окончательно пушистое облако сна, еще не выбравшись из теплого кокона волшебного небытия, готов был всерьез размышлять над всякими забавными глупостями. Вроде этой — насчет благоухания фей.
Все, однако, проходит — и полудрема прошла.
Но счастье осталось, и сладкая ломота во всем теле, и в памяти — яркое, острое чувство минувшей ночи.
Однако все прочее он тоже помнил прекрасно.
И все равно был счастлив.
Самой большой неприятностью нынешнего утра всерьез считал то, что бессовестно проспал Лизаветин уход, а вернее — отъезд. Всерьез печалясь по этому поводу, Игорь Всеволодович наконец выбрался из-под одеяла и первым делом взглянул на часы.
Начало двенадцатого.
Лиза уже, возможно, приземлилась в Питере.
Юрий — если вчерашнее впечатление не обмануло — теперь беседует с теми самыми молодыми людьми с Петровки, которые не далее как вчера радикально изменили жизнь Игоря Всеволодовича, превратив респектабельного столичного антиквара в беглого преступника — убийцу и вора.
Вспомнив о них, а вернее — обстоятельствах расставания, Игорь Всеволодович невольно поморщился — таким мерзким показался сейчас идиотский побег.
К тому же, если говорить откровенно, к страшной метаморфозе, перевернувшей его жизнь, вежливые оперативники отношения не имели. Они просто шли по следу. Вопрос только — чей это был след?
Но как бы там ни было, дурное, недолгое дело было сделано.
Разумеется, он собирался вернуться — то бишь сдаться — самостоятельно и добровольно, если успеет, конечно, прежде чем его вычислят и задержат. Но возвращаться следовало не с пустыми руками.
С этой мыслью Игорь Всеволодович пружинисто сорвался с кровати, по-спартански быстро при, вел себя в порядок.
Через полчаса, ограничившись баночкой йогурта и чашкой растворимого кофе на завтра, он обосновался за компьютером, нырнул в бесконечность виртуального пространства. Это был его участок работы, домашнее задание, если угодно, — и выполнить его Игорь Всеволодович намеревался на «отлично». Никак не меньше.
Материалов, посвященных партизанскому командиру Второй мировой войны. Герою Советского Союза генералу Щербакову, в Сети оказалось на удивление много.
Был даже отдельный сайт.
И бесчисленное множество упоминаний во фронтовых мемуарах, сетевых энциклопедиях, на исторических порталах.
О генерале Щербакове спорили на форумах.
О нем, оказывается, по сей день писала солидная периодика.
Удивление Игоря Всеволодовича основывалось на представлении о пользователях Интернета как людях в большинстве молодых, к тому же с определенным менталитетом и соответственно кругом интересов. История Великой Отечественной войны и судьбы ее героев в этот круг, по разумению Непомнящего, не входили.
И не могли входить. По определению.
Выходило так, что он ошибался.
Или же пользователи Сети были не такой уж интеллектуально однородной популяцией. Или виртуальный прогресс шагнул так далеко, что вслед за массой продвинутых пользователей, безудержно устремленных в будущее, в паутину погрузились люди, прочными корнями связанные с прошлым. И места, слава Богу, хватило всем.
Но как бы там ни было, вместо нескольких коротких упоминаний Игорю Всеволодовичу пришлось переосмыслить солидный информационный массив. Он потратил несколько часов, прежде чем биография генерала Щербакова сложилась в стройное, последовательное жизнеописание, позволяющее отчасти представить некий живой, человеческий образ.
Николай Тихонович Щербаков был потомственным тульским рабочим. Он родился на заре нового тысячелетия, в 1905 году.
Первое серьезное революционное потрясение всколыхнуло в тот год Россию. Впервые со времен полузабытых пугачевских и разинских восстаний — неумелая интеллигентская выходка горстки аристократов в 1825-м, разумеется, не в счет — встал над империей призрак кровавого бунта. Не разглядели.
А тульский подросток Коля Щербаков скоро оказался там, куда вела его прямая историческая дорожка: в революционном кружке, революционном подполье, на баррикадах — в феврале и октябре 1917-го, в Красной Армии, а вернее, частях особого назначения — в 1922-м.
Потом биография будущего генерала покатилась по накатанной — ВЧК, НКВД.
В 1941-м — вот уж воистину гримаса судьбы? — с большим повышением его перевели из центрального аппарата в УНКВД по Белоруссии, в Минск. Оттуда, подгоняемый наступающей немецкой техникой и пехотой, ушел в глухие белорусские леса — создавать партизанское движение.
С этого момента к биографии Николая Щербакова прочно прилипает определение «героическая».
И кто его знает — возможно, еще не генерал, но уже командир партизанского соединения, Николай Щербаков действительно геройствовал там, в глубоком немецком тылу. По заслугам и честь — в самом конце войны получил звание Героя и генеральские погоны.
После победы снова была Москва и академия Генштаба, в которой генерал преподавал до пенсии.
Из этого, как понял Игорь Всеволодович, выходило, что после войны Николай Щербаков сменил ведомство, и это было странно, потому что в памяти цепко засели слова некого заслуженного чекиста, однажды прочитанные или услышанные.
Слова эти были: «У нас существует одна форма отставки».
Понятно — какая.
Однако на эту тему Игорь Всеволодович решил все же проконсультироваться с Вишневским.
Возможно, генерал Щербаков никогда не изменял своему грозному ведомству, просто был откомандирован в академию Генштаба.
Вполне возможно.
Откровенно говоря, Игорь Всеволодович не очень-то понимал, почему так упрямо вцепился именно в этот карьерный зигзаг Щербакова. Он даже решил оторваться от компьютера на некоторое время. К тому же с непривычки рябило в глазах, назойливо ныла спина. Есть не хотелось, но, спустившись на первый этаж, чтобы размяться, все же решил побаловаться чашкой настоящего кофе.
Скрупулезно исполнив весь обряд правильного приготовления — отдельное удовольствие для подлинного ценителя, — Игорь Всеволодович с комфортом устроился в светлой просторной гостиной, обставленной старинной — начала XIX века — мебелью, чудом сохранившейся почти в первозданном виде. Гарнитур карельской березы в стиле александровского ампира, с неизменным перекрестьем тонких пик на стеклах книжных шкафов и монументальных невысоких горок с колоннами, добротными креслами с глухими полукруглыми спинками, мягко переходящими в высокие подлокотники, и такими же диванами, казалось, сам излучал теплое светло-медовое свечение.
Конечно, Непомнящему было известно волшебное свойство карельской березы подхватывать и множить любой свет — будь то солнечные тучи или блики свечей. Оттого в окружении этой мебели всегда тепло, уютно и как будто немного светлее, чем там, где се нет.
Большие окна гостиной к тому же были удачно задрапированы тонкой золотистой тканью — в итоге серый день казался солнечным.
Сиделось здесь хорошо, а думалось еще лучше.
Именно здесь — совершенно неожиданно притом — Игоря Всеволодовича посетило устойчивое ощущение. Именно ощущение, потому что он скорее почувствовал, нежели понял это.
В послевоенной биографии генерала Щербакова что-то разладилось. Подтверждения, правда, косвенные, впрочем, лежали па поверхности.
Он ведь был еще молод — в 1945-м Николаю Щербакову исполнилось всего сорок лет.
Война — понятное дело — кузница стремительных карьер.
Однако сорокалетние генералы, к тому же Герои Советского Союза, надо полагать, были наперечет.
И на виду.
Отчего же тогда академия? Во все времена — кладбище слонов.
Что натворил бравый партизан?
Или, напротив, чего не натворил из того, что требовалось?
Повальную чистку органов в 1955-м он, кстати, пережил без потрясений.
Однако ж прежние, куда более жуткие, кровавые — в 39-м, послевоенные — переживал так же.
Без потерь.
Игорь Всеволодович вернулся к компьютеру.
Истину, как представлялось, следовало искать в мемуарах, воспоминаниях тех, кто знал Щербакова лично, возможно — между строк, в полунамеках и полупризнаниях. Они ведь и теперь еще осторожны, как в старые времена, эти партизанские ветераны, тщательно подбирают слова и долго думают, прежде чем ответить на вопрос. Те, разумеется, кто пока в здравом уме и трезвой памяти.
Словом, он вернулся к компьютеру. И, погрузившись в подробные, тяжеловесные, местами не слишком грамотные, зато обильно сдобренные классическими штампами дремучей советской пропаганды мемуары, понял, что обрек себя на тяжкое испытание.
Однако не отступил.
И был-таки вознагражден.
Оказалось, в партизанском отряде вместе с Николаем Щербаковым сражалась его жена — Нина. И похоже, сражалась по-настоящему, без поблажек и скидок на родственную связь. Была связной отряда, ходила по оккупированным деревням и селам. В 1942-м попала в руки немцев, два дня провела в гестапо и чудом осталась жива.
Надо полагать, партизанский вожак крепко любил жену — ибо, узнав о провале, совершил поступок безрассудный, если не сказать безумный. Поднял небольшой отряд и двинул на городишко, в котором держали Нину.
Безумство храбрых недаром воспето Буревестником революции. Случается — оно удивляет само провидение. Ему восторженно улыбается судьба. И невозможное становится возможным.
Маленький отряд Николая Щербакова в пух и прах разнес крупный немецкий гарнизон, разгромил гестапо, отбил у немцев полуживую Нину.
Партизанское начальство признало демарш Щербакова опасной авантюрой, однако, принимая во внимание успех операции, рассудило по принципу «победителей не судят».
Опасное самовольство сошло партизану с рук.
Тогда — сошло.
А после?
Непомнящему показалось, что ответ найден.
Пребывание в плену — негласно, правда, — рассматривалось в ту пору наравне с предательством. Освобожденные из фашистских лагерей люди зачастую следовали прямиком в родные — советские.
Конечно, плен Нины был коротким. К тому же в плену побывала жена — не сам Щербаков.
И все же, думалось Игорю Всеволодовичу, генералу не простили этой малости.
Впрочем, кара была не слишком суровой: не лагерь, не отставка — академия Генерального штаба.
Пощадили, надо полагать, еще и потому, что двух дней в руках гестаповских умельцев Нине Щербаковой хватило с лихвой.
Мемуаристы писали о ней скупо, однако кто-то упомянул вскользь: здоровье женщины было подорвано.
После войны она долго, тяжело болела.
В первоисточнике — «была прикована к постели»; выходило, в таком состоянии провела Нина Щербакова двадцать с лишним лет — умерла в 1978-м.
Более ничего заслуживающего внимания в мемуарах не обнаружилось.
Игорь Всеволодович выключил компьютер и откинулся на высокую стеганую спинку кресла с чувством приятной усталости. В этот момент он, кажется, понял, что испытывают историки, месяцами глотающие архивную пыль, когда наконец находят в этой пыли янтарную бусинку истины.
Одно только было совершенно неясно. Коим образом драматическая коллизия в карьере генерала Щербакова может пригодиться в его собственной, не менее драматической, истории?
Но это был уже следующий вопрос.
Поразмыслив, Игорь Всеволодович решил, что время заняться им еще не настало.