Он знал, какого мнения о нем знакомые, и в целом был с этим мнением согласен. Пожалуй, единственное, чем он мог гордиться в свои тридцать два года, — это дворянское происхождение. Да и то… Род Крестовских, хотя и старинный, обеднел задолго до Октябрьского переворота. Кроме того, репутация его была запятнана давней некрасивой историей: какой-то предок обладал чересчур живым характером, чтобы достойно нести бремя обветшалой родовой чести.
Об этом предке Дмитрий Крестовский слышал только тогда, когда ему читали нотации после очередного учиненного им безобразия. «Черт меня дернул назвать тебя Дмитрием! — бушевал отец. — Как будто мало было в роду одной паршивой овцы!» А поскольку нотации Дмитрию читали частенько, он постепенно составил себе представление о своем предке, которого звали, как и его, Дмитрием, — картежнике, выпивохе, дамском угоднике и авантюристе, искателе приключений и охотнике за сказочными сокровищами.
Сравнение с тем первым Дмитрием Крестовским очень ему льстило, поскольку он находил в себе самом все перечисленные выше качества, а о дворянской чести имел весьма поверхностное представление и полагал это понятие устаревшим. Тоже мне, драгоценность — честь! Да у кого она в наше время имеется? Потому-то предки Россию и прогадили, что слишком много думали о чести и достоинстве и слишком мало — о деле. Честь… Тут и без чести только успевай поворачиваться, а вести в наше время серьезные дела с оглядкой на нее — это все равно что плавать с двухпудовой гирей на шее или, скажем, играть в карты, держа их рубашкой к себе, а картинкой наружу…
Месяца за полтора до того, как из никчемного, но все-таки живого человека превратиться в разлагающийся кусок холодного мяса, Дмитрий Крестовский попал в скверную историю, то есть сел играть в карты с теми, с кем садиться не следовало ни в коем случае. Люди, которых он принял за стопроцентных лохов, оказались профессионалами. Каталой, насколько понял Крестовский, являлся только один из них, остальные были на подхвате на случай возможных недоразумений — таких, например, как предпринятая запоздало прозревшим Дмитрием попытка прервать игру.
В тот момент, когда ему силой помешали встать из-за игрового стола, уже начавшего походить на поле битвы при Ватерлоо, проигрыш его был невелик и существовал пусть призрачный, но все-таки шанс отыграться. Ну, пусть не шанс, а всего лишь надежда — какая разница, если выбора все равно нет?!
Игра продолжалась до тех пор, пока те, кто потрошил Крестовского, не поняли, что продолжать бессмысленно. Что толку выигрывать миллиард, который вам все равно никто не сможет отдать? С точки зрения простого здравого смысла даже те сто двадцать четыре тысячи, которые к концу игры задолжал своим мучителям Крестовский, были для него совершенно непосильной суммой.
Срок ему поставили жесткий — три дня. «Вам что нужно — деньги или моя голова?» — нашел в себе силы вымученно пошутить Дмитрий, услышав про эти три дня. «Ни то, ни другое, — последовал ленивый ответ. — Бабки у нас есть, жмурик нам тем более ни к чему. А только, браток, долги платить надо. Не отдашь вовремя — поставим сперва на счетчик, а потом, как водится, и на перо».
Конечно, чтобы отдать чудовищный проигрыш, Крестовский должен был продать все, что имел, — даже дешевенький перстень-печатку и липовые швейцарские часы, не говоря уже о квартире и машине, — и притом продать не за бесценок, а как можно дороже. Положение было отчаянное, но не безнадежное, и вот тут-то, осознав этот утешительный факт, он вдруг сообразил, откуда взялся такой несуразный срок — три дня. Ребятам просто нужна была его квартира, вот и весь секрет. Оттого-то они и поставили ему заведомо невыполнимые условия…
Выбирать особенно не приходилось, однако хладнокровная продуманность этого неприкрытого грабежа средь бела дня взбесила Крестовского. Воинственный дух предка-авантюриста вдруг взыграл в изнеженном благами цивилизации потомке, и Дмитрий решил: черта с два! Будь что будет, а квартиру он этим кидалам не отдаст. Кому угодно, только не им.
«Хорошо, — сказал он, стараясь сохранять спокойствие, — будь по-вашему. Три дня — значит, три дня. Говорите, куда привезти бабки».
Растерянное выражение, одновременно появившееся на лицах кидал, стало для Дмитрия достойной наградой за проявленное мужество и пусть небольшим, но все-таки утешением: как ни крути, а ему удалось разгадать их план и поставить охотников за чужими квартирами в тупик.
На самом-то деле утешение было слабое. Если не принимать во внимание фамильное упрямство, не становиться в позу и руководствоваться здравым смыслом, куда проще было бы прямо завтра с утра пойти к нотариусу и переоформить квартиру на одного из этих гавриков. Пускай бы подавились! Ему-то, Дмитрию, все равно выметаться на улицу. Как говорится, что пнем по сове, что совой об пень — сове все равно. Зато, поступив подобным образом, можно сэкономить массу времени, сил и нервов…