Но призрак лихого предка, Дмитрия Аполлоновича Крестовского, снова поднялся во весь рост перед его мысленным взором. Веселая галлюцинация пренебрежительно скривила губы и отрицательно покачала головой. Дмитрий-младший представил, как вот эти трое подонков будут пить водку из фамильного хрусталя рода Крестовских, сидя в его квартире, и, похохатывая, вспоминать удачно обстряпанное дельце, и пошатнувшаяся было решимость лишить их хотя бы этого удовольствия вновь сделалась несокрушимой, как оружейная сталь.
К тому же Дмитрий, будучи опытным игроком и вообще человеком, с которым жизнь не особенно церемонилась, давно усвоил: никогда не надо торопиться. И тем более не надо торопиться отдавать деньги. Каждый день, каждая минута отсрочки чреваты самыми неожиданными сюрпризами. В конце-то концов, за отведенные ему на выплату карточного долга трое суток его кредиторы могли, например, разбиться в лепешку на автомобиле или сгореть по пьяному делу в своей прокуренной норе. Из каждой следующей секунды вырастает целый куст возможностей, и не стоит пренебрегать этим обстоятельством лишь потому, что тебе, видите ли, противно возиться с продажей квартиры… Нет уж, господа! Играли на деньги — вот и получайте деньги. А если вам так нужна московская квартира, попробуйте сами ее купить. Даст бог, попадется вам какой-нибудь шустрый риелтор, у которого хватит ума и проворства оставить вас, сволочей, у разбитого корыта…
Идея по поводу того, где взять деньги, родилась сама собой. Был у него один знакомый… вернее, не столько знакомый, сколько партнер по игре, с которым ему раз-другой довелось посидеть за карточным столом. Дмитрий вовсе не был уверен, что при очередной встрече Александр Антонович его узнает; тем более не был он уверен в том, что господин Гронский захочет с ним говорить. Но, не откладывая дела в долгий ящик, он отыскал рабочий телефон Александра Антоновича, не без труда до него дозвонился и договорился о встрече в первой половине дня. В начале одиннадцатого Дмитрий Крестовский, одетый с иголочки, свежий и бодрый, покинул квартиру, владеть которой ему оставалось совсем недолго, завел свой десятилетний «рено» и, исполненный решимости, отправился навстречу своей незавидной судьбе.
Глава 4
— Мне кажется, я вас где-то уже видел, — сообщил задержанный Егоров. — Мы раньше не встречались?
Сказано это было легким, светским тоном, хотя голос у Егорова едва заметно дрожал: задержанный изо всех сил старался держаться как свободный человек, ставший жертвой досадного недоразумения, которое вот-вот разъяснится. Этому заметно мешали наручники, которыми рыжий диггер был пристегнут к руке дюжего сержанта милиции. Сержант, строевая дубина, полез под землю в той самой амуниции, в которой патрулировал улицы и подпирал стены в дежурке, так что теперь выглядел он далеко не лучшим образом: форменное кепи все в пыльной паутине и кирпичной крошке, на плече пятно грязи, колени в земле, и на левом — изрядная дыра. В левой, свободной от наручников руке сержант держал мощный фонарь; обе руки у него, таким образом, оказались заняты, и ничто не мешало задержанному при желании подобрать с пола обломок кирпича потяжелее и треснуть своего конвоира по кумполу.
Задержанный, впрочем, не собирался предпринимать никаких отчаянных шагов, тем более что со всех сторон его окружали другие участники следственного эксперимента, числом восемь, и бежать ему, да еще и прикованному, было некуда, а главное, незачем. Глеб Сиверов на его месте, наверное, все-таки попытался бы удрать, дабы не вводить ментов в искушение повесить на него парочку своих «глухарей», но задержанный Егоров был слеплен из другого теста и явно не хотел рисковать, полагаясь на справедливость российского уголовного законодательства и порядочность подполковника Ромашова.
В данный момент этот рыжий теленок хлопал глазами на Глеба, дожидаясь ответа на свой вопрос. Сиверов заметил, что Ромашов с любопытством ждет того же.
— Не думаю, — сказал Глеб безразлично и отвернулся.
Он солгал. Они с Егоровым встречались — давненько и мельком, но встречались. Человеческая память — хитрая штука. Наверху, при дневном свете, рыжий диггер его не узнал. Да и сам Сиверов далеко не сразу сообразил, откуда ему знакома эта конопатая физиономия с наивными бледно-голубыми глазами в обрамлении пушистых, красных, как новенькая медная проволока, ресниц. И только спустившись под землю и отшагав сырыми, провонявшими канализацией коридорами пару километров, вспомнил, как это было.