Александру Антоновичу было сорок пять лет. Он был высок — без малого два метра — и отличался подтянутым, спортивным телосложением. Темно-серый деловой костюм сидел на нем как на манекене, приятное, умное лицо и крепкую жилистую шею покрывал ровный искусственный загар, который контрастировал с безупречной белизной рубашки. Несмотря на свое высокое общественное положение, — он был президентом крупного столичного банка — среди своих знакомых, друзей и даже подчиненных Гронский пользовался уважением, почти любовью. Происходило это в основном благодаря его манере широко, открыто и радостно улыбаться каждому, с кем ему доводилось встречаться; даже мимолетный кивок в ответ на чье-нибудь приветствие всегда сопровождался у него этой белозубой, в высшей степени дружелюбной и располагающей улыбкой. Разумеется, одной улыбки было мало; еще одним китом, что подпирал спиной популярность Александра Антоновича, было мастерское умение незаметно, без скандалов, судебных процессов и прочего ненужного шума удалять от себя людей, которых его улыбка и дружеская манера общения по тем или иным причинам уже не могли обмануть. Вообще, в арсенале Гронского числилась уйма способов, с помощью которых он мог заставить окружающих плясать под свою дудку и, самое главное, быть очень этим довольными.
Просторный кабинет с громадным, во всю стену, окном из поляризованного стекла был обставлен со сдержанной роскошью, соответствовавшей характеру и положению хозяина. Позади письменного стола, над креслом, — словом, там, где в чиновничьих кабинетах обыкновенно висит портрет президента, а в офисах успешных бизнесменов красуется какая-нибудь купленная за бешеные деньги абстрактная мазня, — висели электрические часы. Они были нарочито простыми, а главное — очень крупными, так что разглядеть циферблат и стрелки во всех подробностях мог даже человек с очень слабым зрением. А по громким, отчетливым щелчкам, с которыми черная секундная стрелка перескакивала от деления к делению, всякий должен был понять, что попал в место, где привыкли дорожить каждым мгновением. Часы были напоминанием о том, сколько стоит время Александра Антоновича. «Время — деньги» — таков девиз любого банкира, и Гронский не был исключением из общего правила. Его радушная улыбка в сочетании с недвусмысленным щелканьем отсчитывающих секунды часов, как правило, помогала посетителям собраться с мыслями, настроиться на спокойный, деловой, конструктивный лад и коротко, сжато и исчерпывающе изложить свое дело, не отвлекаясь на пустопорожнюю болтовню.
Дверь открылась, и Гронский без сожаления прервал созерцание гранитной набережной, вместе с креслом развернулся к столу, поставил чашку на блюдце, а блюдце на стол и поднялся навстречу вошедшему, привычно включив свою неотразимую голливудскую улыбку.
Строго говоря, посетитель вовсе не стоил того, чтобы такой человек, как Александр Антонович Гронский, при виде его отрывал от кресла свой зад. Прозвучавшая во время телефонного разговора ссылка на их давнее знакомство показалась Гронскому сомнительной: имя звонившего ровным счетом ничего ему не сказало. Теперь, однако, он вспомнил этого молодого прощелыгу без определенных занятий, с дорогостоящими привычками и замашками выскочки. Человечишка он был никчемный, не представляющий ни малейшего интереса с деловой точки зрения, и Александр Антонович, продолжая улыбаться, приготовился вежливо и быстро выставить его за дверь.
Пожав Крестовскому руку и указав на кресло для посетителей, Гронский уселся сам.
— Как поживаете? Все еще играете в преферанс у Бородича? — с улыбкой осведомился он, давая посетителю понять, что прекрасно его помнит.
Крестовский выдавил из себя подобие ответной улыбки. Он старался держаться молодцом, но опытный глаз банкира безошибочно улавливал в каждом его движении признаки сильного внутреннего волнения. Несомненно, Крестовский явился сюда не просто так, поболтать (да и с чего бы это вдруг?), а по какому-то важному, с его точки зрения, делу. Волнуется, мнется — значит, пришел с просьбой. А что, кроме денег, можно просить у банкира?..
— Иногда, — ответил Крестовский на вопрос о преферансе.
— Понимаю, понимаю, — сказал Гронский. — То некогда, то недосуг… У меня вот тоже, представьте, ни минуты свободного времени!
При этих словах Крестовский машинально посмотрел на висящие за спиной у хозяина кабинета часы, из чего следовало, что намек им понят.
— У меня к вам просьба, — ободренный лучезарной улыбкой Александра Антоновича, напрямик заявил он.