"Значит, информация привязана к энергетике предметов и сохраняется лишь только вместе с ними, тогда, как и куда записываются временные периоды? Почему я не увидела более поздний, и как проникать в эти периоды? Я так никогда себя в прошлом и не встречу".
Она развернулась и пошла по плотине, где на средине когда-то был спуск на заветную поляну рощи, продолжая рассуждать: "Нет предметов — памятников и нет памяти, простите за тавтологию. Прав Хрусталёв со своей теорией о материальности мысли и памяти, негде аккумулироваться энергии, она куда-то улетучивается, исчезают предметы, связанные с нами по жизни, исчезает и память о нас".
"Можно остаться в памяти, только другого человека, но уже в его интерпретации".
Она по пути осматривала окрестность и делала сравнения с прошлым, с таким, которое хранила её память.
Со стороны пруда на плотине растения так и не прижились, а вот со стороны рощи полная противоположность. В своё время роща была ивовой, с могучими вётлами, серые необъёмные в охвате стволы которых, как дорожные столбы, стояли вдоль плотины и нависали ветками над ней. В примыкающей низине всё забивал уже ивняк, который как ни рубили на хозяйские нужды, всегда снова возрождался.
По весне талые воды переполняли пруд и прорывали плотину в двух местах, в самых её началах, иногда вода текла прямо по улице в направлении другого пруда, который находился метрах в ста от этого и тоже в центре села. Люди старались предотвратить овражное развитие вдоль домов, потому спускали воду на другом конце платины в садах другой улицы, где и образовалась ложбина, по которой, огибая рощу, вода уже широким ручьём текла по лощине и впадала в церковный пруд, прозванный так из-за церкви, стоящей когда-то на его берегу.
Между ложбиной и низиной, захваченной ивняком, располагалась небольшая возвышенность, поляна, открытая только со стороны лощины, вот на этой полянке, всегда сухой по весне любили играть местные ребятишки. В распутицу на деревенских улицах непролазная грязь, а на поляне, имеющей стойкий травяной покрой не разбитый колесами колхозной техники, всегда сухо. Жги костры, благо сушняка было навалом и рядом, от взглядов взрослых закрыты, пекли картошку, жарили сало на ивовых прутьях, играли в мяч, в основном в вышибалы.
Мария хотела посетить полянку и осмотреть знакомые деревья, но картина современности поразила её. Если раньше роща была ивовой, с несколькими вишнёвыми деревьями почти на самой поляне и редким клёном, то теперь она стала кленовой. Роща без вмешательства человека превратилась в чёрт знает что. Могучие вётлы обветшали и частично обломались, уступив место клёну. Тот разросся так, что пройти внутрь поляны было просто невозможно, заросли настолько были плотными, что за ними уже не просматривалось что там в глубине, есть полянка или нет.
Мария остановилась на средине плотины в растерянности и с единственным вопросом: как ей попасть на полянку?
"Испортишь одежду, а колготки уж точно порвёшь, и не известно ещё куда выберешься".
Постояв немного и обдумав, она приняла приемлемое для себя решение. Закрыв глаза, она мысленно стала перемещаться внутрь чащи. Вот закончилось нагромождение из веток и зелени и открылось свободное пространство. Да, скорей всего это и есть поляна. Конечно, её размеры сильно уменьшились из-за подступающих зарослей, а травяной покрой совсем поменялся с лугового на сорняковый: американка, чертополох и камыш заняли всё в округе.
"Так что поиграть здесь теперь уже невозможно", — оценила Маша увиденное.
Она открыла глаза и, постояв немного, развернулась и зашагала в обратном направлении с мыслью, что прогулка оказалась неудачной, и что вместо радостной встречи с детством пришло лишь огорчение.
— Что так быстро нагулялась? — спросила её мать, когда она уже прямиком через двор проследовала в сад.
— Смотреть просто не на что, да и видимо не зачем, — ответила дочь мимоходом.
Сад для неё превратился в своеобразную штаб-квартиру, где можно было посидеть в тени любимых деревьев, где не было так душно и сумрачно, как в доме с закрытыми от солнца на день окнами. Где не работал постоянно телевизор, без которого уже не мог обходиться пенсионер отец, а звуки новостных заставок замещались шелестом листьев под напором ветерка, чириканьем воробья, жужжанием насекомых и прочим природным шумом, который гармонично воспринимался организмом, как естественная среда обитания, и позволял тому отдыхать и работать одновременно.