— Ладно, поработай. — Дед отдал метлу внуку. — Только мне отдыхать некогда: надо ко́злы к сараю переставить. Пилить, такскать, больше нечего, и тут, на дороге, им не место.
Дед Никанорыч обхватил тяжёлые берёзовые козлы, на лбу у него от сильного напряжения вздулись жилы.
— Давай помогай! — крикнул Фимка Серёже и подхватил козлы за один конец. — Втроём легче будет.
Козлы переставили к сараю. Тем временем Антипка кончил подметать.
Фимка оглядел высокую поленницу и сказал:
— Много вы нынче, дедушка, дров заготовили.
— Много не много, а на зиму хватит, — уклончиво ответил дед. — Занимать, такскать, у соседа не думаю.
Дед Никанорыч присел на бревно, не спеша достал из кармана кисет, положил его на колено. На кисете когда-то была вышивка, но сейчас, после нескольких десятков лет службы кисета, она поистёрлась, и поэтому нельзя было разобрать, что на нём вышито.
Так же неторопливо дед Никанорыч развязал кисет и достал из него трубку.
— Ой, какая трубка! — восхищённо воскликнул Серёжа. — Никогда такую не видел!
Никанорыч, заметив, с каким любопытством мальчик рассматривает его трубку, вытащил её изо рта и, держа двумя пальцами, медленно повернул перед Серёжей.
Трубка действительно замечательная! Она вырезана в виде лисицы. Отверстие, в которое набивают табак, выдолблено между ушами остренькой лисьей мордочки, а длинный хвост служит чубуком.
Повертев трубку перед Серёжиными глазами, дед Никанорыч сказал:
— Это, браток, подарок драгоценный. Память, такскать, о незабываемых годах гражданской войны. Одна оч-чень интересная история с ней связана.
— Какая же, дедушка, история? — спросил Серёжа.
— Расскажи ему, дедушка, как ты на гражданской воевал, — сказал Антипка. — И мы с Фимкой тоже ещё разок послушаем.
— Рассказать?
— Расскажи, дедушка.
— Ну ладно.
Фимка с Серёжей сели рядом с дедом на бревно. Антипка уселся перед ними прямо на землю.
Дед Никанорыч насыпал в трубку щепоть махорки, придавил указательным пальцем, чиркнул спичкой, затянулся и выпустил струйку дыма.
Антипка с Фимкой слышали рассказ деда Никанорыча уже не один раз. Но кому же не интересно послушать, пусть хоть в сотый раз, про бои Красной Армии с белыми?
Дед Никанорыч обвёл всех взглядом, потом прищурился, как будто вглядываясь куда-то в даль, и начал рассказ.
— Было это, как сейчас помню, в феврале девятнадцатого года. Зима тогда стояла холодная да вьюжная. Мороз — то тридцать, то сорок градусов. Упадёт раненый боец — чуть не поспеют сразу подобрать, через полчаса, глядишь, замёрз. Да ещё снегом занесёт.
Так вот, в такой морозный день подошёл наш отряд к селу Бадьдор. А в нём засели белогвардейцы — колчаковцы. Село стоит на горке, вроде как наше Каравай-поле, ни с какой стороны к нему скрытно не подойдёшь. Вокруг-то поле белым-бело, на снегу каждую чёрную точку за километр видать.
Два дня стояли мы у этого села. Больше десяти раз в атаку ходили. Да всё зря. Как подымутся наши цепи, так с колокольни колчаковский пулемёт: тра-та-та, тра-та-та. Мы перед ним как на ладони, и он бьёт, дьявол, без промаха.
Немало там полегло наших.
Красногвардейцы усталые, голодные, раздетые, а всё равно отступать не хотят. За Советскую власть ведь воевали.
Значит, два дня прошло, мы всё на одном месте стоим.
К вечеру второго дня по цепочке передают приказ: «Красноармейца Порошина к командиру». Меня, значит.
Подхватил я винтовку, побежал к командиру. Бегу и думаю: зачем я в такую жаркую пору понадобился?
Прибежал к нему в окопчик, доложил как положено: мол, красноармеец Порошин по вашему приказанию явился. Вижу, командир полка сидит такой задумчивый, меж бровями морщины, и на меня смотрит строго.
Потом командир встал, подошёл, положил руку мне на плечо и говорит:
«Я тебя знаю, красноармеец Порошин, как смелого бойца. Поэтому хочу тебе дать особое поручение. Очень важное это дело для всего нашего отряда и для Советской власти. Сам видишь, двое суток бьёмся здесь, а беляков из Бадьдора выбить не можем. Продовольствие у нас подходит к концу, да и боеприпасы тоже на исходе. А не даёт нам подойти к деревне пулемёт, установленный колчаковцами на колокольне. Поручаю тебе любой ценой снять эту огневую точку».
«Есть, — отвечаю, — товарищ командир, снять эту огневую точку любой ценой».
Дед Никанорыч распрямился и приложил морщинистую шершавую руку к старой выцветшей фуражке, без которой он никогда не показывался на улице вот уже много лет.
«Есть, — значит, говорю я. — Разрешите выполнять задание?»