— Ты, батя, такие интересные вещи рассказываешь, что дух захватывает, — вновь перебил Паромов отца, но тот только поморщился: мол, не перебивай, я же просил…
— В тридцать седьмом году, когда шли сталинские репрессии, Ивана Григорьевича, уже комдива, по ложному доносу арестовали и расстреляли. Реабилитировали только после смерти Сталина…
— Печальная история…
— Все родственники тогда тряслись. Боялись. Каждую ночь появления «черного воронка» ждали. Мне тогда шесть-семь лет было, но даже я это помню. Мой отец в те годы старался из дома никуда не выходить и не с кем в разговоры не вступать. Впрочем, какие там разговоры — односельчане как чумных сторонились… Страшное было время!..
— Действительно страшное…
— У Григория Григорьевича поначалу судьба складывалась удачно. Но когда чекисты стали расстреливать без суда и следствия крестьян, уличенных в спекуляции, и какой — свое кровное пытались продать… — не выдержал он, ушел из ЧК. Совесть не позволяла безвинных людей уничтожать. Стал учительствовать в Глушково… И тоже дрожал, как осиновый лист на ветру, когда с братом беда случилась. А ведь смелым был до безрассудства…
— Это как?
— А так. Когда Деникин на Москву наступал, он одним из последних покидал здания курской ЧК — уничтожал документы. Зазевался и попал он в плен к белым. Выяснили те, что чекиста взяли, избили — места живого не было. Потом повели на расстрел. Но Григорий Григорьевич, не знаю уже как, один двух вооруженных конвоиров сумел разоружить… То ли Бог берег, то ли безвыходное положение на отчаянный шаг толкнуло… Скорее, все-таки Бог! — уточнил отец, искренне веривший в существование божественной силы, несмотря на то, что был коммунистом со стажем. — И избавиться от конвоя помог, и лошадь оседланную предоставил…
— Тоже скажешь — Бог… Просто случай…
— Случая без указки божественного перста не бывает, — вновь поморщился отец, зная об атеистических убеждениях сына, и продолжил:
— Вскочил он на коня и, отстреливаясь, скрылся. Позже к своим пробился… А потом, как уже говорил, ушел из ЧК в учителя.
— Да, история — хоть роман пиши…
— Роман не роман, а очень поучительная. Сам видишь, власть ничего хорошего не дает, — окончил отец строго и чуть печально свой монолог. — Одни заботы да беспокойства.
— Да какая у простого милиционера власть?!! — возразил тогда он отцу. — Над рядовым работником столько начальников, что никакой речи даже о призраке власти быть не может. А бороться со всякой нечестью кто-то же должен… Да и время сейчас совсем другое, не тридцать седьмой год…
— Что время другое, то верно. Но подлая суть власти во все времена остается такой же подлой. Не меняется. Время, к сожалению, над этим не властно. Ты молод. И судишь о жизни с максимализмом молодости, а не с позиций жизненного опыта. Со временем, я уверен, будешь думать совсем иначе. Но раз решил — значит, решил! — поставил отец точку. — Отговаривать не буду. Только всегда помни: честность и порядочность должны быть превыше всего. И справедливость. Это те ценности, которые никогда не девальвируются. Всегда в цене. Они помогут тебе многих ошибок избежать, от глупости и подлости уберегут.
— Постараюсь…
— И не трусь, если что… — подумав, закрыл тему отец. — У нас в роду трусов никогда не было! Как говорится, семи смертям не бывать, а одной не миновать. И будем на Бога надеяться… Он не оставит попечением.
Отец не обладал ни богатырским здоровьем, ни богатырской фигурой. Имел средний рост. Был худощав, сух, жилист. В последние годы — с глубокими лобными залысинами и одуванчиковым пушком остатка волос. Однако это не мешало ему любому обидчику не только в родном селе, но и в районе, дать сдачи. Да такой, что мало не казалось, и «добавки» больше никто не просил.
Отца не смущали ни рост, ни вес противника, ни катившаяся за обидчиком слава драчуна и забияки или же силача. Если приходилось схлестнуться, то схлестывался. И одерживал верх даже в этом, весьма серьезном возрасте. О молодых годах и говорить не приходится. При этом сам он никогда не стремился к конфликтам, не лез на рожон, но никогда и не перед кем не пасовал. Так что его слова об отсутствии трусов в роду были не просто фразой, сказанной для красного словца, но и генетической установкой к действию. На будущее.
Паромов и его братья с самого раннего детства не только любили отца, но и гордились им перед своими сверстниками. В том числе и за его силу и смелость, за его сноровку, за умение постоять за себя и семью. Еще — за кристальную честность и добросовестность, за ум и знания. И эта гордость лишь окрепла с возрастом.