Паромов из ящика стола достал несколько листов писчей бумаги — знал по опыту, что в таких случаях писать-то придется много — и стопочкой положил перед собой.
— Приступим к исповеди. Рассказывай. Да поподробнее…
Пентюхов, громко всхлипнув, стал рассказывать.
В соседних кабинетах давали письменные объяснения Горохов и Шахов. Куда им было деться, сморчкам поганым, после артистически сыгранной роли опера. Тут даже Станиславский и то бы заявил: «Верю»! Особенно, когда бы получил по загривку.
Когда Василенко, расколов Пентюха, стремительно ворвался в кабинет к оставленному им Шахёнку, то тот встретил его громким криком:
— Не бейте! Всё расскажу…
И стал, не дожидаясь вопросов, заикаясь, перескакивая с одной мысли на другую, с одного события на другое, растирая кулаком выступающие слезы, шмыгая носом, рассказывать. Василенко даже не пришлось комедию повторно разыгрывать. И вообще что-то говорить. Клиент сам созрел…
…Когда Пентюхова Люба вместе со Светой пришла в барак, то там, точнее, возле барака, их встретили братья Вороновы, Любин брат Василий и Шахов Борис, успевшие уже «всосать» по бутылочке пива. Еще несколько бутылок пива «Жигулевское» лежали в сетке на траве.
Поздоровались: «Привет!» — «Привет!»
— Пацаны, это — Света! — представила новую подругу Люба. — Когда-то она жила с матерью в нашем бараке…
— Что-то такое вспоминается, — наморщил лоб старший Воронов и оценивающе, как цыган на лошадь, взглянул на Свету.
Остальные также попытались вспомнить, не ходили ли вместе в ясли или детский сад.
— Своя чувиха. В доску… — рекомендовала Люба. — Без комплексов… Готова хоть водку пить, хоть парней любить. Только сначала дайте хоть пивка нам попить… Вчера у Дрона самогону «перебрали», а сегодня еще не похмелились. И, вообще, во рту ни маковой росинки не было.
— Зато духман такой… спичку поднеси — полыхнет так, что сам Змей Горынич позавидует, — съехидничал Шахенок.
Света, наигранно засмущавшись, промолчала, а Люба послала говорившего туда, откуда все появляются на божий свет.
— На себя глянь — пострашнее Горынича будешь…
— Да прополосните, прополосните роток, тёлки-кошелки, — оскалил зубы Юрик, поддержав товарища. — Чистый рот вам как раз и понадобится… И очень скоро! Ха-ха-ха!
— Га-га-га! — Дружно заржали остальные.
Заржали все, кроме Пентюхова Василия. Тому было неловко за сестру, довольно-таки прозрачно названную дешевкой, ребячьей подстилкой и любительницей извращенного секса.
— Шла бы ты отсюда, дура! — зло шепнул он ей на ухо, улучив момент, и для большего эффекта ущипнул за руку. — А то матери расскажу… Получишь по шее.
— Да пошел ты, старушечий кавалер! — огрызнулась Люба, отдергивая руку.
Это был явный намек братцу на его половую связь со старой Вороной! Тот конфузливо умолк — его тайна уже не была тайной. По крайней мере, для сестры. Окинув Василия презрительным взглядом, Люба никуда не пошла, осталась с дворовой компанией.
— Ну что, за знакомство? — предложила она, передавая бутылку пива подруге.
— За знакомство, — расплылась в глуповатой улыбке та.
— За знакомство, — поддержали пацаны.
Все выпили по бутылке пива. Легкий хмель ударил по головам. Глаза замаслянились.
— Пентюх, мать где? — спросил Юрий, отведя соседа Василия в сторонку.
— На работе. А что?
— Чо, чо, а ни чо! — глумливо передразнил Юрка соседа. — Ублажать будем баб. Светку и Любку твою, если не побрезгуешь, конечно, своей сестрой. Ха-ха-ха, — заржал он по-жеребячьи.
— Ты что? В морду хочешь?! — побагровел Пентюхов от неслыханного наглежа и беспардонного хамства. — Не посмотрю, что друг и что твой братец рядом, харю начищу — мать родная не узнает… Отделаю похлестче, чем бог черепаху!
В глазах злость и обида. Кулаки сжаты до белизны костяшек. Нервы натянуты как струна. Чуть тронь — рванут!
— Пошутил, пошутил… — Дурашливо задрал вверх руки, словно сдаваясь, Юрий.
Зубы у Юрки мелкие, как у хорька. Оскалены то ли в улыбке, то ли в хищном предостережении — пойди, разберись… Понимай, как хочешь!