Здесь, конечно, можно найти очень много примеров, но я остановлюсь на двух. Во-первых, это оценка количества политзаключенных в КНДР. Здесь с одной стороны, в политзэки записывают всех заключенных вообще, с другой – игнорируется интересная деталь. Многие авторы путают лагеря для преступников с лагерями для «враждебных элементов», куда переселяют «членов семей изменников родины (в случае ареста главы семьи по политическому обвинению, вся семья также подлежит немедленной высылке)», или высылают в административном порядке за неполитические проступки. Условия жизни там весьма суровы, но по уровню содержания не столько Гулаг в чистом виде, сколько лагерь для спецпереселенцев. Между тем, так как автор самых известных за пределами КНДР воспоминаний заключенного провел 10 лет именно в таком заведении, эти лагеря тоже записывают в «Гулаг».
Другой пример – статистика апологетов Холокоста, касающаяся того, сколько евреев было убито Гитлером. В целом ряде случаев речь шла не о собственно жертвах геноцида, а о тех евреях, которые умерли на оккупированной немцами территории за время гитлеровской оккупации. В результате жертвы Холокоста оказались даже в Дании, хотя точно известно, что все датские евреи были организованно переправлены в нейтральную Швецию.
На грани манипуляций числами и психологического воздействия на аудиторию можно отметить ложное выставление верхних и нижних границ, которое часто сопровождается игрой с умолчаниями. Наиболее явно это видно в цитатах типа: «Корпус потерял сотни человек личного состава» или «От химического оружия Саддама Хусейна погибло до 100 тысяч курдов». Теоретически «до ста тысяч» воспринимается обычно как 99,…, но на деле «до 100» означает только «менее 100». При этом с формальной точки зрения автор высказывания прав. Это же относится и к «сотням», хотя, условно говоря, 2 сотни и 9 сотен, вмещающиеся в такое определение, цифры очень разные. Но обычно в голове человека при словах «сотни погибших» возникает образ многих сотен, а не двух.
Работа со «свидетельствами очевидцев»
В целом, анализ свидетельских показаний проходит по той же схеме, что и анализ источника, но мы отделили работу со свидетельствами от анализа собственно фактов, так как между историческим фактом и показаниями свидетелей этого факта есть некоторая разница. Иное дело, что «устная передача», особенно когда свидетелем является чей-то близкий человек («… а мне дедушка рассказывал, что…), нередко воспринимается как нечто более достоверное, чем «официальный» письменный текст. Однако у гипотетического дедушки тоже может быть достаточно причин, чтобы не рассказывать внукам всю правду и, в первую очередь, сохранить в их глазах свой положительный образ. Как отмечалось в одной из заметок известного переводчика и публициста Дм. Пучкова («Гоблина»): «97% населения лагерей твёрдо уверено в том, что посажены ни за что. И только 3% считают, что их осудили справедливо». По той же причине нельзя воспринимать как стопроцентно достоверную информацию, исходящую от перебежчиков из Северной Кореи, особенно тех, кто претендует на статус политического беженца. Формально проверить их информацию невозможно, т. к. КНДР – закрытое государство. Однако статус такого беженца дают не всем и не просто так. А это значит, что от перебежчика требуется или какая-то важная стратегическая информация, или информация, которая может быть с успехом использована в пропаганде и которую он озвучивает как единственный свидетель. Поскольку действительно важной информацией обладают не все, то весьма соблазнительно предстать человеком, «раскрывающим страшные тайны режима» и рассказывающим то, что другая сторона хочет от тебя услышать. Но вариант, когда свидетель осознанно хочет что-то скрыть, интересен нам менее, чем ситуация, когда он стремится быть объективным. Свидетельские показания – это интерпретация данного конкретного человека, и ни один свидетель не запоминает ситуацию со всей точностью.. При этом, особенно в ситуации, когда человек вспоминает о событии спустя длительное время, многие детали он сознательно или несознательно искажает. К тому же каждый свидетель смотрит со своей колокольни и может не знать «контекст».