Накануне приезда туристов из СССР в зале появились услужливо заготовленные Кампоманесом таблички возле мест, предназначенных для официальных представителей,— «Советская делегация» и «Группа Корчного».
Обсуждался и вопрос о предложении ничьей. Кажется, логично: если партнеры обмениваются рукопожатием перед игрой, они могут вступать в контакт во время партии, если нет — ни о каком контакте не может быть и речи!
Но предлагать ничью через арбитра не так-то просто. Особенно в цейтноте. А Карпов хотя и порвал своей выходкой наши взаимоотношения, не хочет по обыкновению лишаться никаких практических преимуществ! И советские заявляют, что иной способ предложения ничьей правилами ФИДЕ не предусмотрен. Дескать, Корчной может поступать, как хочет, а Карпов намерен предлагать ничью прямо своему противнику (а заодно, в полном соответствии с правилами ФИДЕ, можно его и позлить!).
Жюри послушно принимает советскую точку зрения...
Между тем прецедент уже имел место. И не однажды. В знаменитом АВРО-турнире (1938) общались через судью Алехин и Капабланка. Во время претендентского матча 1977 года мы с Петросяном не обменялись ни единым словом, ни единым жестом — соглашение на ничью происходило через главного судью Кажича.
После матча в интервью для советских читателей Карпов сообщил, что единственное чувство, которое он испытывал к Корчному, это глубокая ненависть. Насколько же другие шахматисты — даже Петросян! — были прямее, честнее в выражении своих чувств!
ПЕРЕЛОМ
Уже целый месяц Карпов со своими помощниками копается в «Энциклопедии шахматных дебютов». Глава об открытом варианте испанской партии написана мною. Без халтуры. Каждый вариант, каждая оценка проверены. И все же в 12-й партии им удалось наконец придраться к одному из «боковых» вариантов. Соперник получил небольшой перевес в эндшпиле, затем выиграл пешку. Позиция черных держалась на волоске, но хваленая техника Карпова опять подвела его. Мне удалось активизировать фигуры и спасти партию.
Тринадцатая партия могла стать одной из лучших в матче. Я подготовил интересную, сравнительно новую дебютную схему. Карпов за доской сумел разобраться в ее тонкостях и получил хорошую позицию. Началась маневренная борьба. И тут чаша весов стала склоняться на мою сторону. Сколько раз мне казалось, что я уже выигрываю, но всякий раз сопернику удавалось находить спасительные контршансы.
Партия была отложена все в той же обманчивой ситуации: казалось, у меня должен быть выигрыш, но доказать его конкретными вариантами не представлялось возможным. В поисках синей птицы я вместе с помощниками провел полночи, устал и на следующий день решил взять тайм-аут — перенести доигрывание.
К 14-й партии неприятельский штаб наконец -— после месячного анализа! — нашел опровержение варианта испанской партии, применяемого мной черными. Прямо из дебюта Карпов перевел игру в эндшпиль с небольшим, но устойчивым позиционным перевесом. Встреча была отложена в безнадежной для меня позиции.
Представьте теперь мое состояние, когда на другой день я должен был доигрывать обе партии. Мне так хотелось выжать выигрыш из лучшей позиции в компенсацию за худшую! А при начале доигрывания, уже на третьем ходу, выяснилось, что наш анализ был неточен... Я попал в цейтнот, стал повторять ходы. Проще всего было бы, конечно, предложить ничью, но как?! Я ведь решил с этим типом больше не разговаривать!
Так я и прыгал по доске фигурами взад-вперед, не имея возможности ни предложить ничью, ни зафиксировать ее троекратным повторением позиции. «Ну что ж — играть так играть»,— подумал я не вовремя, уклонился от повторения и... сделав две грубые ошибки, вскоре сдался!
А другая партия закончилась быстро, без сенсаций: ее я тоже проиграл. 3:1! Что еще сказать об этой трагедии? Странная вещь: после первого доигрывания мы с противником поменялись за столом местами — тут же и Зухарь, сидевший в правой половине зала, вслед за Карповым поменял свое место и перешел на левую сторону...
Б. Црнчевич: «Меня забавляло, что анатольевский колдун так преданно служит Батуринскому... Прокурор управлял колдуном легким мановением руки, подзывая его указательным пальцем, и тот приближался, будто связанный с пальцем прокурора невидимой нитью» («Эмигрант и Игра»).
Вопрос о советском психологе не сходил с повестки дня жюри. Но нам так и не удавалось добиться никаких сдвигов. Я утверждал, что Зухарь мне мешает. А здесь-то и разворачивался Батуринский во всем своем юридическом блеске. Он доказал жюри (а что тут доказывать, жюри готово подчиниться ему и без доказательств), что в правилах ничего не записано об умственных помехах. Да, ФИДЕ считает, что всякий, кто мешает, намеренно или нет, может быть удален по требованию игрока. Однако имеются в виду, дескать, физические помехи — шум, движение в зале... Но, позвольте, шахматы — игра умственная, и здесь любая помеха влияет на мозг и нервы играющего!
Не могу побаловать читателя разнообразием: жюри послушно приняло уточнение правил ФИДЕ, предложенное Батуринским.
Любопытно, что в ходе обсуждения полковник возмущался, как я могу требовать «призвать зарвавшегося хулигана к порядку». Ведь это же видный ученый, которого я однажды нечаянно даже похвалил в своей книге «Шахматы — моя жизнь»,— разве можно называть Зухаря хулиганом?!
Гм... Во время одной из партий Зухарь, увидев, что неподалеку от него находится фрау Лееверик, подчеркнуто громко сказал одному из окружавших его советских агентов: «А помнишь, у нас в деле записано, что у Корчного хроническая гонорея?» Вообразим себе на минутку, что Зухарь представитель западного мира. Что стало бы после таких слов с его дипломом врача и ученого?..
Окрыленный успехом, Карпов решил, что пора заканчивать матч, и ввел в бой новый вид оружия. В 15-й партии, стоило мне по выходе из дебюта погрузиться в раздумья, Карпов начал раскачиваться на своем кресле.
Сколько они с Батуринским за него бились! Дело в том, что у меня с самого начала было свое кресло: одно из лучших в мире, подарок фирмы «Жиро-флекс». Сперва Кампоманес сделал все, чтобы не допустить появления этого кресла в Багио. Потом, когда фрау Лееверик собственноручно доставила его из Манилы и советские смогли воочию убедиться в его преимуществах, они потребовали специальное кресло и чемпиону. А ведь еще за два месяца до матча фрау Лееверик предлагала организовать доставку кресла и для Карпова, но советские тогда гордо отказались (мол, пожертвования от частных лиц не принимаем).
Уж не знаю откуда, но будто из-под земли Кампоманес тут же раздобыл кресло! Не такое роскошное, меньших размеров, но все-таки! Теперь судьи перед каждой партией — как того требовал Карпов — занимались тем, что устанавливали кресла на одном уровне: понижали мое и повышали его «постамент». Противнику, видите ли, неприятно, если кто-то выше него!
Но оказалось, что королевское кресло понадобилось королю не только для поддержания осанки. Удобное кресло: пока партнер обдумывает ход, сидишь себе и качаешься! Я отошел от стола, сел «в позе Спасского» и стал изучать позицию по демонстрационной доске. Подошел Шмид, спросил, в чем дело. Я объяснил. Он отправился разговаривать с «королем». Тот и не подумал прекратить свои телодвижения. «Ему мешает это, а мне мешают его зеркальные очки».— ответил Карпов, давая понять, что все это он1 делает нарочно. Прошло минут пятнадцать, прежде чем его наконец уговорили вести себя прилично. Дело, по-видимому, было не в красноречии главного судьи — просто позиция обрела ничейный характер, и Карпов понял, что даже техническая новинка не поможет ему выиграть.
Во время этой партии зрители могли отметить удивительную связь Зухаря с Карповым. В начале партии Зухарь сидел нормально, а когда я задумался, он закрыл глаза и откинулся назад — и почти сразу же Карпов, хотя он в тот момент и не смотрел на психолога, начал манипуляции с креслом! Что ни говорите, это новое слово в шахматном искусстве. Признаем еще раз превосходство советской научной мысли!