Оставались непонятные частности, например, как ксеносы вообще вышли на связь с нашим командованием или почему отправили именно нас, а не какой — то из кораблей поближе. Но всё это несущественные мелочи, которые никак не влияли на исполнение приказа. Ну читает он мысли, влияет на них — и ладно, ему же хуже, он же такого наслушается! Неприятно, и не по себе от таких способностей в отдельно взятом существе, но не больше того.
Нет, всерьёз тревожило моё собственное поведение. Сейчас, успокоившись, я могла это признать: я откровенно психовала рядом с этим ксеносом, сегодня повела себя совсем уж неадекватно. Ну повлиял он на меня, ну послала бы, а я буквально впала в истерику от страха, чего со мной сроду никогда не случалось. И объяснить, откуда взялся этот неестественный страх, я не могла даже себе. Может, это у меня какая-то специфическая аллергия на его воздействие? Нет во мне никакого творческого начала, вот и психую? Потому что сознательно провоцировать меня у Нану нет никакого мотива. Не настолько же они чуждые нам, что бы руководствоваться слишком альтернативной логикой! Мы его не похищали, добровольно согласился сотрудничать и полетел без возражений, зачем делать мелкие гадости?
И ладно бы я психовала только в его присутствии! Вот спрашивается, за каким космическим буем я потащила к нему Горо? Ведь приняла внятное, взвешенное решение: запереть пассажира в каюте и свести контакты с ним к минимуму. Остановиться бы на том, спокойно добраться до базы и выкинуть из головы. Но нет же, грубо нарушила приказ ради… ради чего? Любопытства? Да нет, скорее уж придури.
Промаявшись на койке с полчаса, я поняла, что, помимо прочего, волнуюсь и о результате разговора Накамуры с ксеносом. Ещё немного поспорив с собой, сдалась и опять подключилась к системе наблюдения, после чего облегчённо перевела дух. Пассажир сидел один в излюбленной позе, и я рассеянно подумала, что выдержке у него можно поучиться. Никаких подозрительных следов в каюте не наблюдалось, Горо уже ушёл, и быстрый поиск позволил убедиться, что он у себя.
Всё-таки до чего странный персонаж этот Нану. И цивилизация странная. У харров вон хоть пирамиды были, а эти… Сколько их всего, где они живут, почему не выходят в космос? Родственны ли они людям или это одно из тех необъяснимых совпадений, с которыми исследователи сталкиваются на каждой новой планете?
Почти человек. Если отвлечься от чёрных глаз со слишком широкой радужкой и того странного впечатления, которое Нану производил, — это ведь обыкновенный мужчина. Судя по сложению, спортсмен или, скорее, танцор — лёгкий, жилистый, пластичный. Да, непривычный типаж, не припомню, чтобы я когда-нибудь с подобными пересекалась, но это только в силу специфического круга общения: с двенадцати лет в околовоенной среде, начиная с кадетского училища и дальше по списку.
Вся инаковость его была в мелочах. Как говорил, что говорил, как держался. Путь доверия, путь отрицания, детские комплексы и долгое ожидание им меня… Бред шизофреника, честное слово! Но он-то не шизофреник, это просто я не могу понять, что ему нужно.
Прийти к какому-нибудь логическому выводу я опять не успела. Прошло всего несколько секунд, в которые я задумчиво разглядывала Нану, и он опять это сделал: вдруг широко улыбнулся, открыл глаза и уставился прямо на меня. Не в объектив камеры, мне в глаза, и сказал, продолжая улыбаться:
— Здравствуй, Нина.
И опять я дёрнулась от неожиданности, спешно отключилась, чувствуя смятение и стыд.
— Да чтоб тебе! Ну как это возможно?! — выругалась вслух, рывком перевернулась на живот и накрыла голову подушкой.
Может, я просто успела задремать и это приснилось?..
Странно, но промаялась я после этого недолго, сумела наконец расслабиться и погрузиться в сон. Правда, не очень — то безмятежный.
У маминых родителей, бабушки Ани и дедушки Саши, я в детстве жила почти всё лето: мне было с ними интересно, а они с удовольствием возились с внуками. Как я потом выяснила у матери, именно моё рождение более-менее примирило их с маминым внезапным замужеством. Потом появилась Тамара, и наблюдая за тем, с какой нежностью к нам относится отец, бабушка даже признала, что мама нашла себе достойного мужчину.
Их семья была очень музыкальной. Дедушка — композитор, который до конца жизни не оставлял любимую работу, бабушка — в прошлом очень известная певица, которая потеряла голос лет в пятьдесят после болезни и полностью посвятила себя тогда единственной поздней дочери. Я не могла точно сказать, переживала ли она об утраченном или нет, но своей грусти нам никогда не показывала. Больше того, они с дедом с огромным удовольствием устраивали домашние концерты: он играл на старом-старом «живом» фортепиано безо всякой электроники, а бабушка — пела.