Было жарко, и он содрал с себя рубаху.
В печи плескался огонь.
На стенах висели шкуры чудовищ.
Еще одна дверь мешала пройти.
Он ударил ее ногой. Она распахнулась. Он кинулся вперед, а она ударила его в лицо. Он зарычал, заметался по тесной комнатке, круша все подряд. Спиной вперед ввалился в проем. Обрушил на себя громыхающую жесть, упал в воду, обжег о раскаленное железо руку. Закрутился на скользком полу, высматривая то, ради чего он сюда стремился.
Пот струился по его лицу.
Дыхание перехватывало.
Он увидел еще одну дверь. И встал на ноги.
Наверху жар был совсем невыносим.
Он ударил в запертую дверь.
Он потянул ее на себя.
Покрытый слизью замок надежно ее держал.
Он впился в замок зубами, кроша их и не чувствуя этого.
Он вцепился в замок и повис на нем, задергался, закрутился, ломая себе пальцы.
Он выдрал тяжеленную скамью и швырнул ее в дверь.
Он себя швырнул в дверь.
И бился, и бился, и бился в нее, сотрясая всю избенку, задыхаясь от ярости и жары.
Потом он упал. В ушах звенело. Перед глазами кружились черные мухи. Что-то быстро и неровно пульсировало в груди.
« Возможно, ты бы меня убил».
Он замер, не понимая, что это за голос родился в его голове.
Ярость угасла, проснулась боль, и ему стало очень страшно.
Жар выедал его изнутри.
Он потянулся к ведру, в котором было немного воды. И вспомнил — «Ключ»!
Глаза его закатились, он захрипел, пытаясь подняться на вдруг ослабевших руках, пытаясь совладать с нахлынувшими воспоминаниями, мыслями, но потерял создание и ударился лбом о залитые кровью доски пола.
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ МИНУТ ПОСЛЕ…
Что-то холодное присосалось к его шее, касалось щеки и виска.
Пахло смолой, дубовыми листьями, железной окалиной и кровью.
Было мокро и очень жарко…
Олег застонал и попробовал подняться. Это оказалось непросто. С трудом повернувшись на бок, он сумел немного приподнять голову. Никак не удавалось вспомнить, где он находится. Перед глазами плавала бурая пелена — будто пенистая ржа на болоте.
Он кое-как привалился к стене, нащупал то холодное, что привело его в чувство, поднял, поднес к глазам.
Это была бутылка пива.
Их тут было много.
Ясно вспомнилось, как они с Таней готовились к бане, сидели на веранде. Полотенца и чистое белье стопкой лежали на краю стола, два эмалированных таза стояли возле входа, два дубовых веника валялись под лавкой. И тревожно вещал пузатый телевизор…
Что-то случилось в бане! Что-то недоброе.
Олег, преодолевая боль и слабость, растер опухшее лицо, смочил липкие волосы прохладной водой из стоящего рядом таза.
Да, это была баня. Но чужая. Вверх дном перевернутая.
Он вспомнил выходящие из ночи фигуры в камуфляже. Танцующие точки целеуказателей на груди. Пистолет «бенелли» в руке вставшего на ступеньках человека.
— Таня! — захрипел Олег, неловко дергая онемевшими мертвыми ногами, расшвыривая пивные бутылки. — Таня! Таня!
Он пытался повернуться, ему нужно было увидеть дверь парилки, он должен был убедиться, что она сейчас там — живая, невредимая, а значит, все было сделано правильно, все было верно просчитано, продумано — и парилка, и замок на двери, и даже холодное пиво…
— Олег!
Он услышал ее испуганный голос и беззвучно заплакал. Собравшись с силами, он дополз до двери, прислонился к ней, стукнул в нее затылком.
— Таня!
— Олег!
Теперь они были вместе. Рядом.
ПЯТЬДЕСЯТ МИНУТ ПОСЛЕ…
Терпеть такой жар так долго было непросто даже привычным людям. Но они пока держались. Олег сидел на нижней полке, аккуратно бинтовал пальцы, промывал раны и ссадины холодной водой. Татьяна тихо лежала наверху, слушала его негромкий и сбивчивый монолог. Старый замок, густо вымазанный солидолом, висел на крючке вместе с ненужными дубовыми вениками. В его личинке торчал кусок проволоки. На булыжниках одним концом калилась тяжелая кочерга — Олег принес ее из раздевалки, чтобы иметь под рукой хоть какое-то оружие. Он планировал в скором времени выйти на улицу — секунд на сорок. Этого должно было хватить, чтобы снять оружие с ближайшего к бане трупа.
— Они перестреляли друг друга в первые минуты, когда безумие только начало ими овладевать, — спокойно рассказывал Олег о том, чего не помнил. — А потом выжившие по-звериному рвали друг друга. Те, кто еще не надышался газа, спешили на шум и выстрелы. И незаметно для себя тоже превращались в одержимых убийц, в психопатов…
Ничего такого он не видел, но он знал, что именно так все и было.
— Если бы я была там…
— Да. — Он кивнул. — Но тебя там не было…
Они уже несколько раз ненадолго выходили в моечную, чтобы перевести дух. Здесь было чуть менее жарко, здесь была прохладная вода и пиво.
— Две недели тому назад мои ребята писали программу, переводящую градусы Фаренгейта в градусы Цельсия, — забравшись в кадку с водой, говорил Олег. — И я, нам на счастье, не успел забыть ту формулу. Сто шестьдесят семь градусов по Фаренгейту — это всего-то семьдесят пять градусов по Цельсию. Стоило осознать это, и остальное пришло само собой — я придумал, где и как тебя можно спасти…
Таня качала головой — она не одобряла такого самопожертвования.
Чуть остынув, они возвращались в парилку. Забирались на полки — уже без всякого удовольствия.
— Еще немного, — хрипло смеялся Олег, — и я возненавижу баню.
Они затихали, экономя силы. Но с каждой секундой молчания тишина сгущалась, наливаясь осязаемой тяжестью. Все ощутимей, все сильней она давила на уши. И уже чудились живые поскрипывания на чердаке и царапанье за бревенчатыми стенами.
— Нам нужно уходить, — размышлял Олег, ни ногой, ни рукой не шевеля. — У банды, скорей всего, есть сообщники. И они могут наведаться в лагерь. Мы вооружимся, когда выберемся отсюда, но мне не хотелось бы вступать в бой. Пойдем тихо, через лес, в стороне от дороги. Но сперва надо будет связаться с Громовым или Зориным. Лучше с полковником, он всегда хорошо ко мне относился, даже когда я решил уходить… Да. Первым делом нужно будет найти телефон…
— Так сколько нам ждать, Олег? Как мы узнаем, что опасности больше нет? Как определим, что можно выходить?
— Слушай, Таня. Просто лежи, жди и слушай.
— Что слушать? Чего ждать?
— Жди, когда горы заснут. Мы должны услышать их вздох…
Они опять замолчали, не зная, что со стороны невидимых сейчас гор уже вовсю тянет свежестью — это холодный воздух сползает в долину с далеких скалистых склонов. Темнело, и уже недолго оставалось до той минуты, когда недолгий шквал взметнет пыль, взобьет кроны деревьев, ударит в окна, сшибет припозднившихся птах — и уляжется, успокоенный.
В это время года в этой местности каждый вечер заканчивался так — местные говорили, что это горы вздыхают, засыпая.
Мила Коротич
ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ
Солнце сияло в зените. Блестело белым шаром в безоблачном небе. Так и шпарило жаром, сейчас бы на море — купаться. Первого июня, в первый день школьных каникул, совсем не хочется умирать. И убивать не хочется.
Никита Дорошниченко снова посмотрел в бинокль. Не помогло. Ничего не изменилось. По главной городской улице, от центральной площади и прямо к морскому пирсу, к недостроенной набережной, ощетинившейся нержавой еще арматурой, двигалась эта чертова кукла. Лиловая неваляшка размером с двухэтажный дом раскачивалась вправо-влево-вперед-назад, и характерный звук, трель, знакомая всем детям, булькала в ее проклятом бронированном нутре. Трень-брень, трр-рень-брень… Резонируя от стен онемевшего от страха города, звук множился, ломался, переплетался в какую-то немыслимую какофонию. И в такт ей шевелились толпы разноцветных бантиков, панамок, вихрастых, коротко стриженных, белобрысых, черненьких и рыжих голов. Дети раскачивались влево-вправо-вперед-назад, бездумно переставляя ноги. Плотное живое кольцо окружало лилового монстра. Бездушное солнце бликовало на его глянцевом боку. «Сколько их там? Не меньше тысячи. — Дорош, так звали Никиту члены его штурмовой группы, убрал бинокль. Нечего глаза ломать, они скоро пригодятся. — Стандартное количество потерь заложников при штурме — 30 процентов. В среднем. Тридцать процентов, триста пацанят. Реально уцелеет еще меньше».