— Будь добр не утверждать столь категорично, — сказал Барон, — это исключительно твое мнение. Если на то пошло — мнение человека прошлого.
— Ах, человека прошлого, значит? Хотите посмотреть на освобожденных от постыдных привычек людей вашего светлого будущего? Выйдите к вокзалу, загляните под скамейку! Вот он, человек будущего! Ничего не стыдится! Зато уж он-то точно не станет устраивать революций, правда ведь?
— Ну и муть ты развел Дима, — Барон вздохнул, — причем на пустом месте ведь. Ты ничего еще толком не знаешь, а уже такую теорию развернул, — усмехнулся, покачал головой, — ты только впредь не лезь сразу на трибуны, предупреждай, когда что-то такое выдумаешь.
Напряжение в зале как-то снизилось, Вирджил даже улыбнулся немного и сразу стал выглядеть куда более уверенно. Дима наоборот, засомневался: «Я что-то упустил? Но что?»
— Чистым-то моим ты что разослал? Не мог же ты всю эту пламенную речь в пару СМС вместить?
«А!», — Дима улыбнулся, вновь обретая уверенность, — «Вот оно!»
— Нет, конечно. Я просто подговорил их посмотреть собственные записи…
— Что? — вот теперь, на мгновение, Барон выглядел обескураженным. Даже — растерянным, и Дима испытал по этому поводу миг злорадного удовлетворения.
— Ну, видите ли, если Машины Бланки не существует, то смотреть свои записи должно быть строго запрещено. Уж не знаю, какое вы обоснование придумали этому запрету, но наверное, что-то вполне правдоподобное — вы ж не дураки, я понимаю. Ведь если кто-нибудь посмотрит свою собственную запись, то наверняка увидит и те мысли, которых у него совершенно не было, и не увидит тех мыслей, которые он вполне четко в это время обдумывал. Не увидит те объекты, которые он хорошо осмотрел и запомнил, не увидит тех чувств, которые испытал, глядя на какую-то, одному ему понятную деталь — короче, увидит все недочеты психологов и художников, которые составляли эту запись. Увидит — и поймет, что это — подделка. И все остальные записи — тоже. Вот и всё.
Барон молчал, что-то напряженно обдумывая.
— Я думаю, это на паролях основано — ну, что у каждого свой пароль для входа и ему его файл просто не показывается. По идее, надо только, чтобы никто случайно не посмотрел свою запись — специально ее смотреть у обработанных вам людей и мысли не должно возникнуть, не так ли? Ну, я просто и предложил — поменяться паролями и посмотреть свои записи. И убедиться. Если я неправ, а правы — вы, то бояться вам нечего.
Дима победно улыбнулся.
— Жаль, — сухо сказал Барон, — очень жаль. Но ты просто не оставил мне другого выхода. Идем. Вирджил, Юра, оставайтесь здесь, ждите меня, — кивнул в сторону, — проводите его со мной.
Двое автоматчиков направились к Диме.
— Стоять! — рявкнул Лукшин, выхватывая пистолет и направляя его в лицо Барону, — прикажите им опустить оружие.
Автоматчики замерли, Барон недобро усмехнулся.
— Мы выйдем вместе, — сказал Дима, медленно двигаясь к Барону, — пусть никто нам не мешает. Вы отвезете меня туда, куда я скажу.
— И все-таки ты глуп, — сказал Барон, повернулся и отправился к двери, — Григорий, работайте.
— Стой! — Заорал Дима, — стой, сейчас выстрелю!
Но Барон даже не обернулся. Автоматчики зашевелились, поднимая стволы автоматов.
— Сука! — Дима сжал зубы и нажал на спусковой крючок.
— Бах! — сухо грохнул выстрел, но Барон даже не вздрогнул, как шел, так и продолжал идти.
— Бах! Бах! Бах! — бесполезно.
«Холостые?» — успел подумать Дима, — «ну конечно, как же я не подумал… это же тоже… условия… теста…»
Вирджил догнал Барона возле выхода.
— Виктор Александрович, — окликнул он его.
— Что, Вирджил? — даже ласково спросил Барон.
— Покажите мне мою запись.
Барон укоризненно посмотрел на Вирджила.
— Да, я все знаю. И про то, что если я случайно увижу в записи себя, смотрящего предыдущую запись, то немедленно свихнусь от резонанса воспоминаний. Да, я знаю и про момент тестирования. Но первое опасно только при втором просмотре записи, а что до теста — так я думаю, этот пункт можно пересмотреть.
— Тебе нужны доказательства?
— Да!
— А раньше ты мне верил. Видишь ли, это не просто тест. Это вопрос доверия. Либо ты мне доверяешь и тогда мы идем дальше — плечом к плечу, либо — не веришь. И тогда — нам не по пути.
— Но… — Вирджил замялся, — я не… если я увижу свою запись, я буду верить! И ничто уже эту веру…
— Ты уже так говорил однажды, — мягко улыбнулся Барон, — и как видишь, твоя вера опять поколеблена. Так не пойдет. Решай — ты с нами или ты против нас.
— Я с вами, вы это знаете. Но я должен увидеть свою запись. Без этого — я дальше не пойду.
— Ясно, — Барон вздохнул, посмотрел Вирджилу за спину, — а, Григорий, вы здесь… это хорошо.
Грохнул выстрел. Барон снова вздохнул и вышел на улицу. Григорий вынул из кармашка на плече маленькую рацию.
— Двенадцатый — заставе.
— Ответил
— Поправка. Террорист успел убить двоих заложников. Только что обнаружен второй убитый.
— Понял двенадцатый.
— До связи.
Дима застонал, открыл глаза и тут же зажмурился от яркого солнечного света. Попытался осмотреться через прищуренные ресницы. Вокруг — зеленое, сверху — голубое. «Оп-па. Не понял». Вдруг его накрыла тень — над ним склонился женский силуэт.
— Юля? — Дима удивленно и обрадовано открыл глаза и увидел красивое нечеловеческое лицо, вертикальные зрачки желтых глаз и кончики клыков, торчащие из-под полных губ.
— Меня зовут Сиукоатль, — сказала женщина глубоким бархатным голосом, — хотя это неважно, и ты можешь звать меня, как захочешь. Ты за этим пришел?
Дима присмотрелся и увидел в ее, зеленой и когтистой, руке — человеческое сердце. Скосил взгляд на свою грудь и с удивлением обнаружил, что, во-первых, она обнажена, а во-вторых, на ней наличествует глубокая рваная рана, зашитая несколькими грубыми стежками.
— А… что за…?
— Пошли, — зашуршали чешуйки, силуэт сдвинулся и с неба снова било в глаза раскаленное солнце, — времени — мало, дел — много.
Эпилог
— Проклятье. Но что мне было делать? Что? Я должен был! Или нет? Неважно. Сколько нужно намешать черной краски, чтобы получить белый цвет? Григорий, мать твою! Что мне делать? Что делать тому, кто вечно хочет блага, но делать умеет только зло?
Неважно.
Не говори ничего, я знаю, что ничего нового ты мне не скажешь. За это и ценю.
— Неужто из всех, кто наследует царство божие, остались лишь нищие духом!?
— Забавно коли так. Хотел бы я посмотреть на это… впрочем, нет, не хотел бы. Печальное будет зрелище и я рад, что его не увижу. А вот ты, пожалуй… м-да.
Стоит ли сажать саженцы и удобрять их, зная, что плоды достанутся не тебе, не тем, кого ты любишь и даже не тем, кого ты ненавидишь?
А тем, кого презираешь.
Смешно.
Григорий, ты победил. Ты не участвовал в этой драке, эта драка еще не закончилась, более того, она даже не началась, но ты — уже победил. Ты и подобные тебе. Ваша сила в том, что вы единственные умеете побеждать своим бездействием. Всем остальным для победы надо что-то делать, а вам — нет.
Чистые-нечистые — какая, на хрен, разница! Враг мой, я ни разу не видел тебя в лицо, но мне жаль тебя — мы оба проиграли. В гордыне своей мы считали себя полюсами противостояния: черное и белое и весь мир — поле нашей битвы. Враг мой. Мы ошиблись. Линия, которая делит мир пополам, проходит не там. Брат мой. Мы с тобой — последние, кто способен биться ради идеи не на жизнь, а на смерть. Тем, кто идет за нами, это не нужно. Они этого даже не поймут. Зачем драться, когда можно прийти к компромиссу?
Может в этом — смысл эволюции? В способности к компромиссам даже в самых бескомпромиссных ситуациях? В приспособляемости и изворотливости?
Черные дерутся с белыми, а плоды едят серые…
Как всегда.
Григорий! Григорий, возьми пистолет. Вот, на, держи. Да держи же! Стреляй! Я тебе приказываю!