Рассвет.
Проснувшись, я вижу, что одеялом мне служит Малдер, и в первое мгновение, не успев толком проснуться, я на секунду забываю, что конец света уже наступил. Мне чудится, что мы по-прежнему в Вашингтоне или в очередном мотеле, а Малдер заснул в моей кровати. Господи, Малдер, у тебя что, своего номера нет? Я не жалуюсь, конечно, но на что это похоже со стороны? … Яркий солнечный свет выжигает остатки этого сладкого сна, заставляя вспомнить все. Больше нет ни мотелей, ни ФБР, ни невинности.
Судя по всему, здесь мы не останемся. Малдер принес мне ведро воды, чтобы я смогла почистить зубы и смыть с себя хотя бы верхний слой грязи, и к тому моменту, когда я заканчиваю с утренним туалетом, он уже наполняет бак бензином и загружает в машину воду и припасы, спрятанные в пристройке. Наверное, это место служит ему перевалочным пунктом и конспиративной квартирой. Говорят, что он колесит по стране один, заезжая даже в те районы, в которые другие никогда не суются. Окруженные стенами колонии обеспечивают их жителям какую-никакую безопасность, в отличие от пустынных равнин, на которых так легко встретиться с «воинами дороги».
Я залезаю в машину, Малдер заводит мотор, и начинается еще один день пути. И впервые его грустные зеленые глаза встречаются с моими. Впервые он смотрит на меня, а не сквозь меня. О, Малдер… Я люблю тебя. Мне плевать, что ты сделал, кем стал, все равно люблю, и мне не нужен никто другой. Я чувствую его у себя в голове: Малдер прислушивается к моим мыслям, а через мгновение вновь обращает взгляд на дорогу. Я решаюсь положить руку на рукав его джинсовой куртки и больше не убираю ее.
Малдер мчится по равнине без единой остановки, минуя машины, которые кто-то скатил в кювет, чтобы расчистить путь, а иногда, когда по шоссе невозможно проехать, сворачивает на глинистые проселочные дороги. Если и есть здесь еще хоть одна живая душа, мы ее не встретили. Поля пришли в запустение, то тут, то там видны обгоревшие остовы домов. Но ни единого человека. Интересно, как все они погибли? Вряд ли подчистую убиты мятежниками или пчелами. Удалось ли хоть кому-то ускользнуть и не попасть в лагеря смерти? Или все они встретили свой конец, перепуганные до смерти, лежа под проволочной сеткой, пока черное масло капало сверху, проникая в их тело и отнимая у них жизнь?
Малдер останавливается у кукурузного поля, чтобы дать мне сходить в туалет, и на обратном пути я замечаю бегущую к машине мужскую фигуру. Я не вижу рук человека и громко предупреждаю Малдера о его приближении. Он резко разворачивается на месте и без проволочек жмет на курок. Пуля, попав темнокожему пареньку прямо между глаз, убивает его мгновенно. Похоже, Малдер изрядно поднаторел в навыках стрельбы с тех времен, когда мы виделись последний раз.
По-привычке, машинально, чтобы справится с шоком, я осматриваю мальчишку. У него нет оружия. И половины черепа.
— Откуда ты знал, что он хотел нас убить? — спрашиваю я Малдера.
— Я не знал, — безразлично бросает он и заводит машину. Я сглатываю, чтобы подавить приступ тошноты, и сажусь на место, оставив тело мальчика, настолько юного, что даже пушка еще не появилось над верхней губой, гнить на дороге.
Теперь мне ясно, что Малдер не потерял дар речи, но больше он не произносит ни слова. Я позволяю своему разуму отрешиться от недавнего кошмара и засыпаю, прислонившись к его плечу, согреваемая ласковыми лучами теплого солнца. Я ему не судья. Мне не пришлось пережить то, что пережил он. Только благодаря Малдеру мне вообще удалось уцелеть и найти себе приют в этом безумном мире.
Проникая в секреты бытия, мы перестаем верить в неизведанное. Но тем не менее оно всегда рядом — поджидает нас и злорадно облизывается в предвкушении.
Г. Л. Менкен
***
Телефон затрезвонил около полудня в понедельник. Черт тебя возьми, Малдер, сегодня же праздник. Мы же договорились: по праздникам никаких мутантов и маньяков. Поразмыслив, я решила, что он все равно слишком плохо себя чувствует, чтобы выманивать меня на очередное дело: в пятницу днем у Малдера началась чудовищная головная боль, и я отправила напарника домой спать после того, как тщательно осмотрела его и не обнаружила никаких других тревожных симптомов. Искать их, конечно, было приятно, но еще приятнее было убедиться в том, что все в порядке. Я записала его на томографию на следующий день и уже предвкушала, как заставлю Малдера надеть больничный халат и полюбуюсь на его симпатичный голый зад.
Это, в конце концов, справедливо: сам бы он такой возможности не упустил.
Голос Малдера в трубке прозвучал жестко и решительно:
— Собирайся, возьми все необходимое и позвони матери. Вели ей уехать из города. Я буду через полчаса, Скалли.
Не успел он договорить, как я уже одной рукой складывала вещи. Малдер не стал бы мной вот так командовать, не будь это по-настоящему важно. Вопрос жизни и смерти.
— Зачем, Малдер? Мы куда-то едем?
— Они здесь.
И он повесил трубку. Мне не было нужды спрашивать, кто такие «они». Я позвонила матери, передала ей сообщение Малдера и сказала, что люблю ее. Когда напарник заехал за мной, я уже ждала снаружи.
Он взял машину Бюро. Да и стоило ли сейчас переживать о соблюдении протокола? К завтрашнему дню не останется никого, кто смог бы объявить нам выговор. Мы поехали на юго-запад, и пока машина летела по шоссе, нам повсюду чудились «они». Закат застал нас на границе Вирджинии, и тогда, в лучах заходящего солнца, мы впервые увидели гигантские диски, бесшумно парящие в небе. Все это подозрительно смахивало на «День независимости». Интересно, Малдер смотрел этот фильм?
Он остановился за большим отелем, и только тогда я сообразила, где мы находимся. «Гринбрайер». Бункер «Гринбрайер» в Уайт-Сульфур-Спрингс. Тайное бомбоубежище, построенное под роскошным отелем несколько десятилетий назад, чтобы обеспечить безопасность Конгрессу в случае ядерной атаки. Его расположение уже не было ни для кого секретом, и только пришельцы не знали об этом месте.
Там нас уже ждал Скиннер, а вместе с ним Стрелки и несколько политиков, которых я сразу узнала, благо видела их в новостях по CNN. Они стояли наготове, собираясь закрыть проход. Малдер с помощью других мужчин потянул на себя взрывозащитную дверь, соединяющую бункер с отелем, и она захлопнулась с оглушительным металлическим скрежетом, отделив нас от остального мира прежде, чем остальные его обитатели проснутся и обнаружат, что настал Судный день. Когда Скиннер запер дверь на засов, скрыв нас за тоннами арматурной стали, в комнате повисло молчание.
И это все? Из пяти миллиардов человек только десяток-другой знали о вторжении?
И откуда же узнал Малдер?
— Я слышу их голоса у себя в голове, — ответил он, хотя я не задавала этот вопрос вслух.
— И слышу тебя, Скалли, — закончил он.
“Слышу тебя, Скалли”…
“Слышу тебя”…
***
Возможно, Бог вовсе не скрылся от нашего взора, а только вышел за границы своей прежней сущности — так же, как наши представления и познания о Вселенной, — превратившись в тонкое сплетение духа и разума — материю настолько крепкую и в то же время хрупкую, обретшую такую мощь в своем новом качестве, что мы можем лишь идти, как слепые, держась за ее кайму.
Энни Диллард
***
Я мысленно одергиваю себя и возвращаюсь мыслями к настоящему. И слышу голос Малдера — хриплый, надтреснутый.
— Мы на месте, Скалли. Надолго здесь не задержимся, но времени привести себя в порядок тебе хватит.
«Место» — очередной фермерский дом. Во дворе разгуливают тощие куры, у крыльца играют дети в одних трусах. На пороге появляется привлекательная женщина с дробовиком в руках, но, увидев Малдера, опускает ружье и возвращается в дом, не сказав ни единого слова и оставив дверь приоткрытой. Такое впечатление, что за пределами колоний люди вообще не разговаривают.
Малдер достает с заднего сиденья сумку и относит ее внутрь, а я стою во дворе, наблюдая за снующими у самых моих ног голодной птицей и пасущейся неподалеку коровой. Он торгуется: сигареты и что-то еще в обмен на любые съестные припасы, которые могут найтись у этой женщины. Не стоит большого труда догадаться, что она обычно продает. Кажется, у них разгорелся спор. Женщина отрицательно качает головой, а Малдер сжимает руку в кулак. Она тоже это замечает и сразу идет на попятный.