Со стороны кукурузного поля появляется какой-то человек, тоже показавшийся мне знакомым. В одной руке он, как и все теперь, держит ружье, а другой руки нет, и пустой рукав безвольно болтается в такт его шагам. Крайчек. Интересно, хорошо ли он стреляет одной рукой? Мужчины обмениваются мрачными взглядами, а тот мальчик, что постарше, подбегает к Малдеру и прячется у него за спиной. Крайчек искоса смотрит на меня, и Малдер в качестве предупреждения кладет руку на кобуру. Наш давний враг оборачивается и, не сказав ни слова, вновь исчезает среди кукурузы, а малыш бежит за ним. Видимо, Малдер стреляет лучше. Мне и в голову не пришло в тот момент волноваться о том, что он сам может предложить меня другому мужчине. Малдер не из тех, кто любит делиться.
Женщина приносит мне на проверку грязного младенца, девочку. Я объявляю ее здоровой, но немного недокормленной. Женщина кивает и возвращается в дом, с грохотом захлопнув за собой дверь и так и не заговорив со мной ни разу. Стоило бы проверить и ее состояние, и здоровье других детей, но меня об этом не просят. Малдер заводит машину, я сажусь внутрь, несказанно благодарная ему за решение уехать, и не задаю никаких вопросов, зная, что все равно не хочу слышать ответы. Старший ребенок перелезает прямо через меня на заднее сиденье и устраивается там, с забавной неуклюжестью пристегнув ремень.
А Малдер молча направляется по шоссе в сторону исчезающего солнца.
Мы проводим ночь в очередном заброшенном доме: мальчик засыпает, свернувшись калачиком у меня на груди, а Малдер прижимается ко мне сзади. Это выглядит какой-то дикой пародией на дружную семью. На мгновенье у меня мелькает мысль, что Малдер, возможно, просто ждет, чтобы я привела себя в порядок перед сексом, но, кажется, дело не в этом. Может, он и вовсе не думал о том, чтобы заняться со мной любовью. Сама не знаю, что было бы предпочтительнее. Я до сих пор не выяснила, как зовут мальчика и с какой стати он вообще поехал с нами. Как и Малдер, ребенок почти ничего не говорит.
Утром путь возобновляется, и мы снова едем на запад. Я уже вижу вдали, на горизонте, серые очертания Скалистых гор. Мили пролетают одна за другой, воздух постепенно остывает, и шорох шипованных шин об асфальт понемногу убаюкивает меня.
***
Изучение черных дыр наводит на мысль о том, что Бог не только играет в кости, но порой бросает их туда, где никто не видит.
Стивен Хокинг
***
Бункер походил на военный корабль: огромная куча железа, выкрашенная серой краской. Снаружи не проникало ни единого звука, который подсказал бы нам, что там происходит: продолжается ли сражение или планета уже пала. Малдер сказал, что корабли заняли свои места и вскоре должны были приступить к сбору «образцов». Такое слово он использовал, и, стало быть, в таких терминах думали о нас пришельцы. Повстанцы проигрывали. Люди умирали. Малдер, закрыв глаза, перебирал, словно радиостанции, чужие мысли, но не смог «найти» мою мать и братьев. Впрочем, это ничего не значило: мыслей было слишком много, а он только слышал их, но не всегда знал, кому они принадлежат.
В бункере хватило бы места и припасов на несколько сотен человек, но нас был всего-то десяток. Судя по всему, снова наступила ночь. Ориентироваться можно было только на часы: внутри бункера отличить день от ночи не представлялось возможным. Мы бесцельно бродили по коридорам, пытаясь разобраться в этом лабиринте. Малдер увел меня в комнату на этаже, который полностью принадлежал нам, и я без возражений последовала за ним. Это и стало первым сделанным мной шажком на пути к тому, чтобы превратиться в собственность. Когда дверь захлопнулась, я села на кровать, закрыла лицо руками и заплакала.
Мне было стыдно проявлять такую слабость, но еще труднее — сдерживаться дальше. В последние часы стряслось столько всего, что события не успели уложиться у меня в голове, и мне безумно хотелось забыться хоть ненадолго.
Пока я буквально содрогалась от рыданий, Малдер нежно обнимал меня, и по его щекам тоже время от времени катились слезы. Я чувствовала его у себя в голове: нежное, осторожное давление. Мягкая попытка разобраться, как я себя чувствую, и более настойчивое желание услышать мои мысли. Он явно ощущал мое горе, мое потрясение, но его эмоции оставались для меня загадкой. Лишь рано утром я наконец забылась, положив голову Малдеру на грудь, но вновь проснулась, услышав, как он внезапно подскочил и шумно выдохнул.
— Они затихли.
— Кто затих? — шепотом спросила я, как будто пришельцы могли услышать нас на глубине пятнадцати метров под землей, сквозь шесть метров бетона и стали.
— Мысли… Внезапно стало очень тихо. — Малдер вслушивался в темноту, пытаясь настроиться на нужную волну и понять, что происходит. — Грибовидные облака, Скалли… Это ядерные взрывы. Они уничтожили города.
— Инопланетяне?
— Нет, мы сами.
Господи, каково это — слышать, как умирают миллионы людей? …
— А пришельцы все еще здесь?
— Да… Им нужен я. Они ищут меня.
— Зачем, Малдер?
— Знают, что я их слышу. Хотят, чтобы я помог им общаться. Но не могут меня найти и поэтому… поэтому ищут тебя. По чипу, который у тебя в шее. Я их слышу. Пока они еще не вычислили, где ты, но вычислят, и скоро. Они не смогут использовать тебя в своих целях, ведь ты вакцинирована, как и я. Ты нужна им только затем, чтобы добраться до меня.
Ему придется бежать, придется бросить меня, чтобы его не нашли Серые. Вот только куда? Мы же заперты за тоннами стали.
Только несколько лет спустя я вдруг осознала, что ни разу даже не подумала сама покинуть бункер и отвлечь внимание пришельцев на себя, чтобы Малдер мог остаться там.
— Взрывы все еще звучат, Скалли. Города пылают. В этой сумятице у них пока нет времени меня искать. У нас есть еще несколько часов, а потом мне придется уйти.
Больше было не о чем разговаривать. Мы сидели вдвоем в пустой, темной комнате с голыми бетонными стенами на слишком узкой и слишком короткой кровати. И я поцеловала его. Не так, как мне мечталось раньше, а жадно, страстно, испуганно, как утопающая. Мне отчаянно хотелось зацепиться за что-то — что-то нормальное, что-то постоянное, что-то надежное. Мир менялся прямо на моих глазах и так быстро, что все эти перемены пока просто не укладывались у меня в голове.
Малдер вел себя гораздо нежнее и целовал меня так, будто пробовал на вкус изысканный десерт. Он начал заниматься со мной любовью так же, как прикасался ко мне все эти годы — осторожно, шаг за шагом исследуя новую территорию и ожидая моей реакции, прежде чем продолжить. Он задавал темп и действовал, а я послушно подчинялась, как перепуганная девочка-подросток, отдающая свою девственность соблазнившему ее учителю. И в конце концов Малдер перестал надеяться, что я начну участвовать в процессе так же активно, как он сам, и уложил меня на грубые простыни, благоговейно оглядывая мое тело, запоминая каждый сантиметр, прекрасно зная, что может никогда не увидеть его снова. Я никогда не думала, что стану вести себя в постели с ним настолько пассивно, но в ту ночь не в состоянии была дать ему больше. Несмотря на не самый подходящий момент, я никак не могла просто отпустить его, даже не попытавшись показать, как сильно его люблю.
Так я себя утешала — заверениями в том, что мною движет лишь любовь.
Меня не оставляло ощущение, что Малдера отвлекают мысли, звучащие в него в голове, отвлекают эти непрекращающиеся крики за стенами бункера. Отвлекают и отнимают у меня.
— Здесь только я, Малдер. Войди в меня, — прошептала я, и давление у меня в голове усилилось, пока я не сумела заставить себя перестать прислушиваться к собственным мыслям. Мое тело ответило на его вторжение краткой вспышкой боли, и Малдер, словно пытаясь загладить вину, коснулся моих губ своими. Я остро ощущала обуревавшие меня эмоции, но в моем сознании не осталось места для их осознанного восприятия: никакого осмысления — никаких сомнений. Женщину, которая никогда не могла полностью отрешиться от своих мыслей и целиком отдаться сексу, это должно было бы напугать своей новизной, но я уже не могла чувствовать страх. Только мучительную смесь боли и наслаждения, накатывающую на меня, словно волны, одна за другой. Малдер разделял со мной мое удовольствие, что только усиливало его собственное, а я позволила ему просто играть на своем теле, как на скрипке. Он кончил, потому что чувствовал, что кончаю я, и наоборот. Круг замкнулся.