Но да, давайте не будем устраивать сцен и привлекать к себе нежелательное внимание.
— У нее есть имя, мама.
— И оно больше не «Малфой». Вот в чем дело, не так ли, мальчик? — с вызовом спросил отец.
Мне было двадцать семь лет, и он называл меня «мальчик». Мой заработок поддерживал семью. Я уступил поместье родителям в пользу таунхауса в Лондоне.
«Мальчик», — так он назвал меня.
Мое сердцебиение ускорилось, когда я заметил, что Рональд-бюстовый-энтузиаст-Уизли отошел поговорить с каким-то толстым бумагомарателем из Министерства. Гермиона осталась одна. Это не продлилось бы долго. Ее любят, и скоро кто-нибудь другой втянет ее в разговор.
Я решил сделать ход.
— Прошу прощения, — сказал я, протягивая матери бокал.
Как тактично заметил мой отец, я был ужасно пьян. Казалось чудом, что я смог идти, не падая. Одна нога за другой, сказал я себе. Вот так, Драко.
О, хорошо. Она заметила, что я существую. Удивительно, как за такое короткое время мне удалось полностью стереть расслабленное выражение с ее лица. Что, черт возьми, она думала, должно произойти? Она решила прийти на мероприятие, организованное моими родителями. Конечно, она знала, что я здесь буду. Черт, она хотела этого.
— Здравствуй, Драко, — сухо сказала она. — Как ты?
Она даже не могла взглянуть на меня. Неужели мы действительно поженились меньше полугода назад.
— Я хочу с тобой поговорить, — выпалил я.
Какая-то синеволосая тетка окликнула Грейнджер с другого конца бального зала, и она послала той легкую улыбку и помахала рукой. Гермиона, возможно, казалась взволнованной, но ее тон был стальным, когда она заговорила в следующий раз:
— А разве ты уже не разговариваешь?
— Наедине, — добавил я.
— Не думаю, что это разумно.
— Скорее всего, нет, — согласился я. — Но мне все равно хотелось бы. Пожалуйста.
Выражение ее лица смягчилось, но только на секунду. Я знал, что от меня воняет, как от пивоварни.
— Сколько ты выпил?
— Не столько, чтобы не обращать внимания на то, что ты одета как проститутка. Неужели наше бракоразводное соглашение оставило тебя без гроша в кармане, поэтому ты носишь вдвое меньше одежды, чем раньше? — Мой взгляд задержался на нежной выпуклости ее груди, обтянутой тканью белого шелкового платья. — Меня можно уговорить отдать тебе несколько галлеонов, чтобы прикрыться.
О, это было ужасно. Я слышал слова, слетающие с моих губ, и часть меня не могла поверить, что я произношу их. Другая часть, та, которая хотела ударить Уизли по голове его собственной отрубленной рукой, подзадоривала меня.
Гермиона не выглядела дешевкой. Она не могла выглядеть дешевкой, даже если бы была одета в маггловские фунтовые банкноты, скрепленные вместе. Она была прекрасна в тот вечер, и я всегда жалел, что ни разу не сделал ей достойного комплимента. Для меня комплименты и ласки — все равно что татуировки. Если сделаю один, то не смогу забрать. И когда это случится, я буду в долгу.
Она покрылась румянцем глубокого оттенка красного. Мне следовало чувствовать себя несчастным, ведь заставил ее погрузиться в неловкость из-за подпитываемой ревностью тирады. Но это было не так. Мне нравилась ее боль.
— Ты просто невероятен.
Я предчувствовал надвигающуюся бурю и решил, что выйду в сиянии неисправимой славы.
— Ты позволяешь ему прикасаться к тебе, я прав?
— Что?
— Я говорю о Уизли. Ты приклеилась к его руке на приеме в доме моих чертовых родителей. Вы двое, конечно, не теряли времени, продолжая с того места, где остановились, я прав? А может, он вообще не был терпелив? — Я наклонился гораздо ниже, чем Уизли, разглядывая ее декольте. — Я довольно часто работал допоздна, если мне не изменяет память.
Я вел себя как придурок. Я знал, что яма, которую рою, быстро превращается в провал, но не мог остановиться. На мгновение мне показалось, что она даст мне пощечину. Но мы больше не были детьми, даже если я вел себя как ребенок. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, она обратилась ко мне с ледяной холодностью:
— Ты сегодня не в себе, — сказала она. — И ты, очевидно, до омерзения пьян, так что я буду снисходительна и притворюсь, что ты не хотел говорить то, что только что сказал. Уж ты точно не имеешь никакого права обвинять меня в неверности.
Мой рот скривился в хмурой гримасе. Мне нужен был хроноворот. Мне хотелось вернуться назад и выбелить часть того темного дня. Я хотел проникнуть в ее голову и забрать это проклятое воспоминание — то, что заставило ее разлюбить меня. Я мог бы рассказать ей все это, но я неадекватно воспринимал действительность. Я был Хогвартс-экспрессом, решительно пыхтящим вдоль башен замка, которые теперь оказались в поле зрения. Вдалеке, в конце этой гонки, в которой все проигрывают, было самодовольное лицо Рональда Уизли, держащего табличку с надписью «Ха!».
— Ты встречаешься с Уизли или нет? — невнятно пробормотал я, решив проявить благоразумие.
Гермиона закатила глаза.
— Между мной и Роном ничего нет! Я сопровождаю его в официальном качестве. Спроси Гарри, если не веришь мне. И даже если бы что-то произошло, это не было бы твоим делом, я права? Это уже тебя не касается.
Наступил момент бури, и я удивился, что она так долго мирилась с моим поведением. Она повернулась, но я схватил ее за руку, останавливая.
— Подожди.
— Не надо, — сказала она. Внутренняя сторона ее локтя была теплой и мягкой в моей руке. — Я этого не заслуживаю.
Я скользнул рукой вниз, чтобы поймать ее, а затем потянул за собой, прежде чем она успела возразить. В этот краткий миг я был счастливее, чем когда-либо за последние месяцы. Мы сбежали из элегантного, усыпанного золотыми блестками бального зала, точно так же, как сбежали из другого бального зала в ночь нашей свадьбы. Интересно, думала ли она о том времени сейчас, как и я?
Очевидно, я очень хорошо знаю свой бывший дом. Я повел нас по тускло освещенным коридорам, где мы вряд ли могли столкнуться с какими-нибудь болтливыми гостями. Мы вышли через боковой вход в сад, и вдруг — запоздало и глупо — я понял, что мы одни.
Было лето. Ветер в нужный момент изменил направление, и нас окутал аромат звездного жасмина, который обвивал длинную кирпичную стену. От четырехсотлетней изгороди из черной жимолости, окружавшей поместье, поднимался более мягкий, теплый и сладкий аромат. Мы продолжили путь через сад цветущих трав, мимо редких, благоухающих лаймовых миртов, лимонного базилика и четырех видов лаванды.
Я затащил ее в темноту под низким навесом дерева посреди маленького дворика, заросшего кустами гардении. Я прятался здесь от няни, когда плохо себя вел и должен был получить нагоняй. Эти радостные детские воспоминания совершенно не вязались с нашим нервным напряжением в тот вечер. Но запах был именно таким, каким я его помнил с детства.
— Это безумие, — простонала она.
Я согласился, проводя руками от талии вверх к рукам, под ее тяжелые, искусно уложенные волосы. Обхватил ладонями ее затылок и склонился к ее губам.
— Я мог бы разорвать Уизли на куски за один только взгляд на тебя.
Она слегка отстранилась, чтобы бросить на меня сухой взгляд.
— Скорее ты заплатил бы кому-то другому, чтобы тот разорвал его на куски.
Я рассмеялся. Как она меня знала. Думаю, она знала меня с момента знакомства в школе. Все остальные видели мой фасад и репутацию. Гермиона — маленького, неуверенного в себе мальчика, который никогда не справлялся с тяжестью имени своей семьи. Во многих отношениях я все еще тот же мальчик.
Я поцеловал ее. Ее нежная дрожь прошла сквозь меня, осела глубоко в моем животе, а затем сконцентрировалась еще ниже. Я потерся о нее пахом и был вознагражден тихим восклицанием. Я оставил ее губы и поцеловал тонкую, ароматную кожу ее шеи, слегка покусывая и посасывая.