— Что собираетесь реквизировать в Хохландии? Крещатик? Днепр? Владимирскую горку? Аскольдову могилу?
Я сказал, что уже давно не работаю в Комиссариате художественно-исторических имуществ и что мои пути с Советской властью разошлись.
— Как и у каждого истинного патриота и благородного человека, — не без юмора добавил он, и по весёлому блеску в его глазах я понял, что он не верит ни одному моему слову.
Самым благоразумным было побыстрей распрощаться, сославшись на неотложные дела. Но сделать это мне не удалось. Кажется, Веселов — будем его называть так — был искренне рад нашей встрече и настойчиво приглашал меня вместе позавтракать. Скрепя сердце, я принял приглашение. Мы зашли в кафе. К моей радости, выяснилось, что Веселов через два часа уезжает в Одессу. Там он рассчитывал купить французский паспорт и навсегда покинуть пределы России.
— Судя по костюму и планам, вы преуспели?
— Да, умирать с голода в Париже мне не придётся, — подтвердил он. — Надеюсь там завести своё маленькое дело, что-нибудь вроде магазина «Русский ювелир». Неплохое название? Но это в будущем, а в настоящем мне бы хотелось выпить за вас, вне зависимости от того, служите ли вы по-прежнему в комиссариате или нет. Я политикой не занимаюсь. Я занимаюсь лишь ювелирными изделиями…
— …и талисманами, — не выдержал я. — Кстати, перстень вы тогда всё-таки продали?
— А как же? — чуть ли не оскорбился он. — С вашей лёгкой руки…
— Кому же, если не секрет?
— Теперь уже не секрет.
Он назвал фамилию известного мне коллекционера князя Щербатова.
— Князь заплатил за «отца отцов и мать матерей» сорок тысяч наличными. Совсем неплохо продал, как вы считаете? Князь был в восторге, говорил, что передо мной в долгу вся русская литература и даже поцеловал в щёку, вот сюда…
— Сорок тысяч? Забавно…
— Забавно не это, — усмехнулся он. — Знаете, кто меня свёл с князем? Ваш эксперт-графолог.
— Эксперт?!
— Именно. Князь ему уплатил, если не ошибаюсь, около тысячи комиссионных, так что старичок не прогадал. Ведь и записка и перстень были подлинными… Вот что забавно, Василий Петрович! Но вы не расстраивайтесь: «отец отцов и мать матерей» в надёжных руках. Князь, учитывая выплаченную им сумму, весьма порядочный человек и горячий поклонник Пушкина. — Он поднял рюмку. — За процветание русской литературы и за ваше здоровье, Василий Петрович! На ваш век ещё хватит что реквизировать…
Лгал «столбовой дворянин и ценитель изящных искусств Евгений Николаевич Веселов» или сказал мне тогда правду?
Когда мы с Усольцевым смогли наконец вернуться в Москву, эксперта уже не было в живых, так что до истины добраться было крайне сложно. Но Усольцев вместе с одним своим приятелем из МЧК установили две немаловажные вещи.
Во-первых, вдова эксперта, костистая энергичная старуха с бельмом на глазу, рассказала, что в апреле восемнадцатого года на квартиру к её покойному мужу приходили двое неизвестных. Один из них, по описанию старухи, походил на владельца изумрудного перстня. Другой же имел некоторое сходство с князем Щербатовым.
А во-вторых, в том же апреле покойный эксперт дал своей жене восемьсот рублей, не объяснив, откуда у него такие большие деньги.
Всё это если и не было бесспорным доказательством, то, во всяком случае, косвенно подтверждало сказанное мне в Киеве «столбовым дворянин и ценителем изящных искусств». Да и зачем, собственно, нужно было ему тогда врать? Только для того, чтобы испортить мне настроение?
Сведения о судьбе князя Щербатова были весьма противоречивыми. Некоторые говорили, что он умер от сыпного тифа ещё в середине восемнадцатого года и похоронен на Ваганьковском кладбище. Другие утверждали, что князю удалось эмигрировать и он припеваючи живёт в Берлине, куда заблаговременно перевёл свой капитал. Третьи якобы видели его в Перми и Екатеринбурге, где он служил у адмирала Колчака.
И вот бывший князь, а ныне гражданин Щербатов, участник преступной шайки, в сопровождении конвойного милиционера проходит мимо меня по коридору Петрогуброзыска в кабинет начальника Первой бригады Евграфа Николаевича Усольцева. Что я в эти минуты вспомнил, пережил и передумал, догадаться, конечно, нетрудно.
Вспомнит обо мне Усольцев или нет? Евграф вспомнил и пригласил меня к себе минут через сорок.
Я как-то боком протиснулся в дверь и примостился на стоявшем у окна старом кожаном диване. Пружины дивана жалобно вздохнули, а Евграф сказал Щербатову:
— Это Василий Петрович Белов, искусствовед.
Князь повернулся ко мне.
— Искусствовед? А сейчас здесь изволите служить?
— Время такое.
— Какое?
— Когда князья превращаются в уголовников, искусствоведы должны дружить с милицией. Как вы считаете?
Усольцев протянул Щербатову листы протокола допроса. Тот внимательно прочитал, расписался и, глядя воспалёнными глазами в окно, лениво сказал:
— «Деревянный» пишется через два «н», господин следователь.
Но Усольцева было не так-то просто вывести из состояния равновесия. Если Щербатов на это рассчитывал, его ждало разочарование.
— Вот спасибо! — обрадовался Евграф. — Недаром же говорят: век живи — век учись. Мне-то до революции учиться не приходилось — на хлеб надо было зарабатывать.
Он исправил ошибку в протоколе, подмигнул мне и спросил князя:
— Где вы находились в апреле восемнадцатого?
— В Москве. Я рассчитывал получить разрешение на выезд за границу, но мне отказали.
— Где вы жили в Москве?
— В гостинице «Эльдорадо» на Мясницкой.
— Плисецкий там вас разыскал?
— Кто это?
— Специалист по графической экспертизе.
— Не помню такого. У меня в те дни перебывало много людей: московские искусствоведы, нумизматы, коммерсанты, художники, скульпторы.
— Плисецкого вы должны были запомнить.
— Почему?
— Потому что старик продемонстрировал вам записку Пушкина, написанную им перед дуэлью с Дантесом и адресованную Климентию Осиповичу Россету.
— Вы, оказывается, эрудит, — усмехнулся Щербатов.
— Вспомнили?
— Никто этой записки мне не показывал.
— Допустим. Но почему вы тогда уверились в том, что изумрудный перстень, предложенный вам человеком, который называл себя Веселовым, принадлежал Пушкину?
— Я не понимаю, о чём вы говорите.
— Я говорю об изумрудном перстне Александра Сергеевича Пушкина. Этим перстнем поэт запечатал записку, адресованную Россету, и считал этот перстень своим талисманом.
— Я крайне вам признателен за эти любопытные сведения, — сказал Щербатов, — но боюсь, что вы заблуждаетесь. К перстню поэта я не имел и не имею никакого отношения.
— То есть вы хотите сказать, что вам этот перстень не продавали?
— Совершенно верно. Именно это я и хочу сказать.
— Может быть, вы забыли?
— У меня достаточно хорошая память.
— Всё-таки постараюсь её освежить, — сказал Усольцев. — В восемнадцатом году некто по фамилии Веселов (у этого человека были и другие фамилии) хотел продать перстень Пушкина государству. Он принёс перстень сидящему здесь Василию Петровичу Белову. И сам Веселов, и предложенная им вещь вызывали сомнения. И вот, когда решался вопрос о подлинности перстня, Плисецкий, которому была поручена экспертиза, решил на всём этом подзаработать и свёл вас с Веселовым. Вы встретились на квартире Плисецкого. Здесь вы и приобрели эту вещь у Веселова за сорок тысяч рублей.
— Очень интересная история, — одобрительно сказал Щербатов, — но в ней есть один маленький недостаток — отсутствие достоверности.
Усольцев ничего ему не ответил. Князь с каким-то странным любопытством посмотрел на него.
— Вы действительно уверены во всём, что сейчас мне рассказали?
— Конечно.
Щербатов театрально развёл руками.
— Тогда я вас не понимаю. Зачем все эти вопросы? Устройте мне очную ставку с Плисецким или Веселовым, и нам с вами не придётся зря терять время.