Когда же я прихожу в сознание, то вижу перед собой согбенную фигуру взводного, который тащит меня, привязанного к снегоходам, по льду реки. Он идет на вьющийся впереди дымок вблизи изгибающегося обрывистого берега. Дымок все ближе и ближе. И тут раздаются три выстрела, и, прорезая небосвод, на землю начинают опускаться кащеи. Они летят на огненных драконах. Один дракон красный, другой голубой, а третий желтый. Слышится треск, и Воробьев скрывается подо льдом. Следом за ним в образовавшуюся прорубь съезжают и снегоходы вместе со мной. Под водой мелькают драконы, но какие-то маленькие, и вдруг неожиданно пропадают, а вместо них появляются три волчицы.
Они выхватывают меня из ледяной воды и бросают в опаляющий волосы, сжигающий лицо и туманящий глаза пар, сквозь который я вижу бледнокожую светловолосую женщину. Она с таким старанием трет меня намыленной мочалкой, что ее обнаженные груди мячиками прыгают по мне. Заметив мой взгляд, женщина хохочет и кричит:
— Очухался парень-то! Как мои титьки почувствовал, так сразу в себя и пришел. Давайте, девки, заворачиваем их в шубы, перетаскиваем в избу и сразу кидаем на печь.
Взводного они кладут к стене, а меня с краю. Печь дышит снизу теплом. Пахнет молоком, хлебом и овчиной…
Много ли, мало ли времени проводим мы с Воробьевым в дреме, не знаю. Но, проснувшись, я сразу окидываю взглядом все видимое с печи, и первым делом обнаруживаю их — спасительниц. Они сидят за столом, головы их повязаны платками и одеты они в какие-то допотопные кофты, вышитые крестиком, и юбки в сборку. На ногах у них валенки с обрезанным верхом. И лица этих женщин мне кажутся знакомыми. Я точно их где-то видел, но где, вспомнить не могу. Они тихо разговаривают и чинят наше, уже выстиранное, обмундирование. Заметив меня, одна из них говорит:
— Насть, пора накрывать на стол, — и направляется к нам. — Надевайте, счастливчики, свою одежду. Вот вам ваши документы, и за стол. Повезло вам, что мы заметили ваши ракеты. Меня звать Инна, это Настя, а это Степанида, — указывает она на громыхающую ухватом полную женщину. По правде говоря, Инна с Настей тоже не страдают худобой.
Нас угощают солеными грибами, мороженой клюквой, щами, вареной картошкой, салом и мясом. Во время этого застолья Воробьев как бы невзначай интересуется у женщин:
— Не знаете ли вы, располагается вблизи какой-нибудь военный объект?
Инна со смешком отвечает вопросом на вопрос:
— Товарищ старший лейтенант, а вам не Алмаз ли нужен?
Воробьев, растерявшись, молчит. Ему на помощь приходит Степанида:
— Чего зря издеваетесь над мальчишками? Ребятки, вы уже на Алмазе.
— Как на Алмазе? — недоумевает взводный.
— Так! На одном из его объектов. А минут через двадцать за вами придет вездеход и отвезет на площадку.
— Идите пока за перегородку, нам переодеться надо. Вдруг начальство заявится, — просит Настя.
Вернувшись на кухню, я едва узнаю своих спасительниц. Старший лейтенант поражен, видимо, не меньше, так как стоит вытянувшись перед Степанидой, на которой погоны капитана. Инна и Настя, как и он, в звании старшего лейтенанта.
Вскоре начальство в лице полковника действительно приезжает на объект Степаниды, и ее команда, посадив нас в вездеход, прощается с нами.
Мы едем, а вернее плывем, так мягко движется машина. Двигателя ее почти не слышно. В машине тепло и уютно, мы сидим в удобных креслах. Обзор из кабины прекрасный, но я вижу только снег, валящий хлопьями, да темное небо. Мощные фары вездехода бьют во мрак и снежные вихри, и я не понимаю, как можно вести машину в такую погоду.
Водитель, хрупкий паренек, ничуть не волнуется. Кстати, он тоже мне кого-то напоминает. Чертовщина какая-то. Личность полковника, и ту я где-то видел.
Вездеход останавливается прямо напротив здания с освещенными, несмотря на поздний час, окнами. Прощаясь со мной, водитель вездехода восклицает:
— До новой встречи!
Взводный открывает дверь, и сначала я слышу громогласный хор густых басов, полных какого-то всеобщего ликования, а затем различаю поющих офицеров и солдат. Все они сидят за длинными столами.
Заметив Воробьева и меня, усатый с сединой майор, сидящий во главе компании, подзывает нас, усаживает рядом и объясняет:
— Мужики, мое подразделение, вот эти парни, сегодня сбили ракетой американский самолет-разведчик. И по этому поводу мы устроили праздничный ужин. Вы наши гости. — Майор встает и поднимает стакан. — Мы утерли нос НАТО! Ура, ребята! — И «Ура!» так громыхает, что через окно видно, как снежный вихрь, словно испугавшись, откатывается от здания столовой.
Потом поднимается старшина с утонченными чертами лица и пронзительно голубыми глазами:
— Братья! Материнский голос, отчий дом, родная речь, Отчизна! Мы русские, и наше первородство никто не может оспаривать! Я не жалую чужеземцев, не люблю иностранных слов и иностранных имен. Я не терплю в русских городах улиц, носящих имя иностранцев. Я вам хочу прочитать стихотворение Федора Тютчева «Наполеон». Оно очень точно передает мои чувства, которые я испытываю сейчас:
После окончания празднества наши пути с взводным расходятся. Я направляюсь в казарму, а он в офицерское общежитие. Я иду так, как объяснил мне дежурный офицер. Путь оказывается не дальний. Сойдя с шоссе, я прохожу сотню метров, дохожу до забора из металлических прутьев, и вот они — одноэтажные серые здания казарм для солдатского и сержантского состава, прибывающего в Алмаз на учебу. Местный старшина, которого разбудил дневальный, то и дело протирая глаза и позевывая, выдает мне комплекты постельного белья, обмундирования и удивляется:
— И где это вы нашли кирнуть?
— В столовой, — отвечаю я, — на банкет попал случайно.
— Странно, столовая от КП чуть ли не в километре. Какой черт вас туда занес?
— На вездеходе подъехали. Прямо к столовой.
— Что-то вы загибаете, солдат. Кто же это вашему вездеходу позволит по городку кататься?
— А мне откуда знать? — отвечаю я.
— Логично, — соглашается старшина. И уже командует: — Сейчас в душ, и больше чтобы ни-ни! Душ — от моей каптерки третья дверь налево.
Учебные классы для теоретических занятий располагаются в здании казармы, и первую неделю мы вообще не появляемся на улице. А потом начинаются практические занятия, приближенные к боевым, которые проходят при любой погоде и в любое время суток.
Приблизительно через месяц меня находит Воробьев и сообщает, что учеба заканчивается и он хочет показать мне святая святых Алмаза.
— Специально у командующего выбил на это разрешение, — подчеркивает старший лейтенант. — Для начала я скажу, что радиолокационная станция Алмаза сочетает две совершенно различные контрольные системы. В виде исключения наше верховное командование пренебрегло в данном случае соперничеством родов войск и разместило в одном подземелье локаторы и радиоразведку.
Воробьев подводит меня к бетонному параллелепипеду с вентиляционными люками без каких-либо архитектурных украшений. Над ним высится лес антенн. Наземные постройки низкие и неприметные. А купол радара сливается с холмистой местностью. Входная дверь серая, и стены по бокам явственно обозначают следы от опалубки. После спуска по короткой лестнице мы попадаем в ярко освещенный люминесцентными лампами длинный белый коридор, который уходит зигзагами в толщу земли. В обеих стенах — глубокие ниши, сужающиеся внутрь, к бойницам. Огибая углы и минуя бойницы, мы подходим к первому контрольному посту.