И тут я получаю удар битой сзади по голове и падаю. «Успел подняться, гад!» — мелькает в моем гаснущем сознании. На меня наваливается огромная туша. В разрезах для глаз капюшона я вижу вращающиеся свирепые зрачки и слышу тяжелое частое дыхание. Чьи-то пальцы сдавливают мое горло, чье-то колено бьет меня в пах…
Я сижу у входа великого капища священного первичного огня на престоле жреца, изготовленном из священных деревьев дуба, березы и ясеня. Передо мной на троне богов восседает согнутая тяжестью горба богиня Баба Йога. Ее седые космы свисают вдоль худого, изрезанного морщинами лица. Она настолько стара и суха, что, кажется, легкое дуновение ветра может снести ее ветхое, как пепел, тело.
Правой рукой я опираюсь на жезл, вырезанный из бивня мамонта. Мне его торжественно вручили как члену касты жрецов.
Я поднимаю глаза к небу и внимательно изучаю состояние созвездий. А затем отмечаю замеченные мною малейшие движения планет на каменных квадратах, где выдолблены фигуры и линии, отражающие небосвод. На небольшом расстоянии от них высится огромный каменный столб, вершину которого, словно шляпа, накрывает плита. В отдалении от него, в определенном порядке, стоят такие же сооружения, но поменьше и разной высоты. Они позволяют входить в связь с богами, предсказывать затмения, лечить людей, определять погоду и влиять на нее, если требуется. Горизонт розовеет.
«Как бесконечно далеки от нас звезды, — думаю я, — как медленно движется там время из неведомого прошлого в неведомое будущее. Но как тесно с ними связаны наши судьбы».
В восточной стороне неба появляется слабый свет, подобный зареву какого-то далекого пожара.
Баба Йога, велев дать мне гусли, говорит:
— Ты умеешь играть на гитаре, думаю, сможешь и на этом инструменте.
Гусли вздрагивают в моих руках, и неожиданно для меня самого возникает торжественная мелодия гимна, посвященного восходу Ра.[123] Помогают мне его исполнять старик с желтовато-красной бородой, играющий на волынке, и юноша с каменной свирелью.
Вступает хор, и торжественные слова гимна, выводимые мужскими, женскими и детскими голосами, начинают возноситься над красавцем Асгардом Ирийским и всем Беловодьем, лесами и лугами. А затем начинаются ритуальные танцы. Старые и молодые мужчины и женщины пускаются в пляс. На звуки музыки приходят и три волчицы. Они укладываются возле нас, смотрят на танцующих людей, и кажется, что чуть-чуть улыбаются.
— Хочешь потанцевать со своими сестрами? — И, не дожидаясь моего согласия, Баба Йога забирает у меня гусли. А потом начинает говорить зверям, что музыка, исполняемая людьми, звучит еще прекраснее, когда ее слушают человеческие уши.
Волчицы поднимаются на задние лапы, мохнатые шкуры сваливаются с них, и Ра уже освещает трех танцующих женщин с бледной гладкой кожей, длинными шелковистыми волосами и сверкающими глазами. Одна из них оставляет подруг, подходит ко мне, берет за руку и вводит в круг танцующих. На колеснице, запряженной оленями, подъезжает мужчина в широкополой шляпе. Он соскакивает на землю и тоже включается в танец.
Утро вступает в свои права, и музыка замолкает. Люди расходятся по ожидающим их делам. Я возвращаюсь на свое место. Ко мне подходит юноша и, протягивая свою свирель, говорит:
— Дарю! Она тебе пригодится, если снова захочешь вернуться к нам.
И через мгновение уже волком мчится вслед за стадом оленей. У него свирепые глаза и звериный оскал, а у нагоняемого им оленя прижаты уши и в глазах таится смертельный страх и обреченность.
Баба Йога поворачивает ко мне голову:
— Ты прекрасно играешь и умеешь воссоединять музыку людей с музыкой сфер. И это очаровывает, околдовывает всех. Даже волчицы полюбили тебя и отныне станут твоими помощницами. А чем ты так взволнован сегодня?
— Я хочу знать, сколько я еще пробуду в этом времени? Ведь все уже было, и волчицы мне помогали, и мальчик, и мужчина, который приехал на колеснице позже других.
— А какая тебе разница, в каком ты времени? Как жрец, ты можешь находиться и в прошлом и в будущем, — смеется хрипло старуха, — а настоящее для тебя там, где ты есть в данный момент. Сейчас ты в Ассии.
— В Азии, — поправляю я Бабу Йогу.
— Как может страна Ассов называться Азией? Как же вы калечите родной язык. А это язык будущего человечества. У вас и море Ассов называется Азовским. Язык — тоже история. Неужели ты не слышишь? — И Баба Йога произносит: — Ра. — Затем замолкает и потом тянет: — Ассия.
— Мне такое и в голову не приходило, — удивляюсь я, — что в слове Россия содержится…
— Неправильно ты произносишь название своей страны, — перебивает меня бабка. — Только деревенские говорят, как должно — Рассия! В этом слове глубокий смысл. Рассия страна земных богов, а символ ее Ра — утреннее, восходящее Светило.
Вы не знаете истории. Вы живете настоящим, не задумываясь над тем, что настоящее — не более чем звено в цепи времени, переход от прошлого к будущему. А ведь увидеть очертания грядущего можно лишь тогда, когда вдумчиво рассматриваешь былое.
Может, ты желаешь взглянуть разом на всю ленту своей жизни? Как, будешь смотреть кино?
— Спасибо, нет! — отвечаю я. — Мне и того, что видел, уже достаточно.
Старуха закатывается хриплым хохотом.
— Я замечаю, что тебе нравится быть на удалении от реальности, — говорит она, прокашливаясь после смеха. — Когда ты пишешь свои песни, воображение кажется тебе приближением к истине, а реальность, окружающую тебя, ты считаешь бессмысленной, засоренной чем-то лишним, где для тебя нет истины. На самом деле все наоборот! Но пока тебе понять это не под силу. — Какое-то время она молчит, а затем продолжает: — Я должна тебя предупредить — никогда не соглашайся ни на какие заманчивые предложения. Это все сатана. В нашем времени пока нет ни сатаны, ни чертовщины. Здесь все силы, и небесные и земные, при деле, выполняют, что им положено. А там у вас все теперь — насильники реальности, практиканты прогресса! По сему мой совет полезен и для вашего времени.
— Бабуль, а вообще, что происходит? Кому это понадобилось таскать меня из одного времени в другое, может, ты водишь дружбу с Гербертом Уэллсом?
— Примитивен для жреца твой вопрос, солдат! Жрец-то уж должен знать, что зря ничего не делается. Я тебе сообщаю, что в вашем времени за всю историю еще не было более опасного момента, когда князь тьмы — антихрист был бы так близок к воцарению. Что станешь делать?
— Не пойму я что-то тебя, бабуля, то ли ты мне мозги пудришь этим самым антихристом, то ли искушаешь? Уж столько раз объявляли это людям. Не надоело?
— Какой же ты жрец, если тебе мозги запудрить можно? А уж что касается искушения, то искушаетесь вы добровольно!
— Может, мне действительно остаться в этом времени?
— А почему бы и нет! Здесь у тебя специальность, а что там? Ничего! Рабочий-слесарь и девять классов школы рабочей молодежи. Здесь будущее станешь предсказывать. Хотя должна тебя огорчить. Твои предсказания о событиях вашего 1958 года от Рождества Христова никому здесь не нужны.
Глава XIX
Я слышу негромкий стук, приподнимаю голову и вижу перед собой комбата. Он постукивает носком сапога о ножку моей кровати. На руке у него висит плащ-дождевик, который носят офицеры. На табурете у постели лежит мое обмундирование.
— Товарищ капитан, где я?
— В санчасти. Вчера я нашел вас валяющимся в бессознательном состоянии в капище.
— Ни в каком капище я не был. Я был у храма, а вернее, в нем.
— Да-да! Но изначально этот храм назывался капищем, а теперь все забросили. Врачи нащупали у вас на голове шишку. Одевайтесь.
Мы выходим на улицу.
— На вас напали? — Я киваю головой. — А вы можете опознать нападавших?
— Они были в белых капюшонах и комбинезонах. Как их опознать? — отвечаю я.
— Ну да ладно, разберемся. Отдыхайте сегодня, — завершает беседу комбат и уходит.
Я захожу в казарму и вижу Евстратова.
— Привет, земеля! — взмахиваю я рукой.
Евстратов оборачивается, на лице его самое простодушное удивление. Голубые глаза распахнуты во все лицо:
— Бог ты мой, Генка! Я так перепугался за тебя. Все, о чем мы говорили, оказалось куда серьезнее на самом деле. — Я вижу, что он пытается скрыть за словами свой страх. — Ну, рассказывай же, рассказывай, как все случилось?