— Уже несколько десятков лет назад нашими учеными была установлена теоретическая возможность ускоренного перемещения во времени. Один из наших ученых доказал, что время не является однородным и что для индивидуумов, находящихся в разных системах, скорость его относительна и определяется самой системой… Но скажи мне, парижанин, достаточно ли ясно я выражаюсь?
— Продолжай, эта теория мне знакома. Один из наших ученых сделал аналогичное открытие.
— Итак, возможность (повторяю, теоретическая) жить во времени, отличном от земного, была признана; но для ее осуществления требовалось достигнуть скорости, близкой к скорости света. Я приведу пример, который ты сможешь понять; его всегда приводят нашим школьникам. Если путешественник отправится с нашей планеты со скоростью в двести девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят пять километров в секунду и пробудет в путешествии два года, то к его возвращению на Земле пройдет двести лет…
— Мне это известно, — сказал я, гордясь своими познаниями. — Профессор Ланжевен прославился…
— Прекрасно. Но не перебивай меня. Теперь я расскажу тебе о том, чего ты не знаешь.
Эта истина оставалась чисто теоретической до того дня, когда был открыт до смешного простой способ, дающий возможность человеческому телу без всякого вреда двигаться со скоростью, близкой к скорости света. С тех пор путешествие во времени — правда, только в определенном направлении — стало практически осуществимым. Мы научились посылать своих гонцов в последующие эпохи. Достаточно для этого забросить их в пространство и, едва они достигнут необходимой скорости, немедленно вернуть их на Землю. Я выражаюсь весьма схематически. На самом деле такой путешественник сразу же выпадает из-под нашего контроля, поскольку он оказывается в другом времени. Поэтому мы даем ему точные предварительные инструкции и заранее подвергаем специальному обучению.
Десять человек были таким образом «запущены», и совсем недавно возвратился первый из них. Его маршрут был рассчитан таким образом, чтобы на Землю, он вернулся через двадцать пять лет нашего времени, то есть через несколько секунд своего собственного. Он чувствует себя отлично и был очень удивлен, когда оказалось, что он с сыном теперь одного возраста. Что до остальных, то мы пока ничего не знаем о их судьбе.
В самом деле, если ты внимательно следил за мной, то наверняка заметил, что наши первые опыты страдали от одного существенного недостатка. Наши посланцы могли достигнуть какой угодно эпохи земного времени, но возвратиться оттуда они бы не смогли. Изобретение оставалось несовершенным. Наш посланец мог пользоваться благами прогресса, достигнутого человечеством за время его путешествия, но поделиться е нами своими знаниями он не смог бы до тех пор, пока… мы не встретились бы с ним, прожив определенное время и достигнув тех же самых знаний. Такое положение нас не устраивало. И вот самые изобретательные умы Бадари принялись за разрешение этой проблемы.
Я горжусь тем, что вложил свой вклад в это большое дело. Мы научились, наконец, путешествовать через века в обратном направлении. Некоторые ученые полагали, что это невозможно, ибо считали время необратимым. На самом деле это не так. Я не буду вдаваться в подробности и не стану рассказывать о технике этого дела — ты, парижанин, меня не поймешь; что касается тебя, перголезец, то само твое присутствие здесь свидетельствует о том, что наше изобретение было вновь открыто через века. Если я захочу возвратиться в Бадари, мне понадобится только передвинуть небольшой рычажок. Я устремлюсь тогда со сложной скоростью в соответствии с воображаемой временно-пространственной протяженностью. Я достигну своей эпохи, двигаясь во времени в обратном направлении. Наши предыдущие эксперименты были успешны, и, как я уже говорил тебе, наш посланец возвратился с интереснейшими свидетельствами о Римской империи.
Я слушал бадарийца внимательно, стараясь не упустить ни слова. Джинг-Джонг довольствовался тем, что временами одобрительно кивал головой. Когда Амун-Ка-Зайлат умолк, он воскликнул:
— Да будет прославлена мудрость перголезцев, воскресивших эти чудеса! Меня мало что удивило в твоем рассказе, бадариец. Мы тоже открыли… то есть откроем способ для достижения баснословных скоростей. Нам тоже станет известен принцип усложненных перемещений и воображаемых протяженностей. Единственная разница между твоим экспериментом и моим, о предок, заключается в направлении путешествия. Мы решили совершить путешествие в прошлое. Итак, после точной установки машины я отправляюсь в бадарийскую эпоху, унося с собой надежды и энтузиазм всех перголезцев. Я отправлюсь в путь через двенадцать тысяч лет. Я прибыл сюда пять дней назад после путешествия, занявшего несколько часов…
Выражения «сложная скорость» и «воображаемая протяженность» мне еще были под силу; но от этого беспрерывного смешения прошлого, настоящего и будущего у меня начиналась нервная дрожь. Я заказал еще несколько бутылок.
— Простите, друзья, что я прерываю вас, — взмолился я, — но мне нужно какое-то время, чтобы освоиться. Не торопитесь, пожалуйста, меня изумляет каждое ваше слово… Итак, — продолжал я, пытаясь сосредоточиться, — ты уверяешь, Амун-Ка-Зайлат, что сможешь отправиться против течения времени и возвратиться в эпоху, из которой ты прибыл?
— Совершенно верно.
— И потом, когда ты умрешь, твое перемещение во времени еще будет продолжаться в будущем? Стало быть, люди моего века, например, могут видеть тебя живым уже после твоей смерти?
— В этом нет никакого сомнения, — ответил бадариец.
— А почему бы нет? — добавил Джинг-Джонг. — Ведь меня ты видишь задолго до моего рождения.
— Действительно, — пробормотал я в задумчивости, — я об этом не подумал… Но как же тогда… разве не ты мне сказал, что ты сейчас жив?… Ведь в таком случае прав как раз я, и ты наверняка мертв.
— О парижанин, твое вино прекрасно, по голова у тебя поистине слоновья. Ведь все это очень просто: для тебя я мертв, но относительно моего собственного времени я жив, поскольку я существую. Моя смерть находится в МОЕМ БУДУЩЕМ и одновременно в ТВОЕМ ПРОШЛОМ. Если тебе так больше нравится, что ж: я умер немногим менее твоих восьмидесяти веков назад. В этом нет никакого противоречия.
— Да… да… Но предположим, что ты совершил путешествие всего лишь на два года вперед (я имею в виду два земных года). Ты останешься там несколько дней, а затем вернешься назад и будешь жить изо дня в день; если я правильно понял, черев два года ты должен будешь встретиться с самим собой во времени, которое ты уже прожил… то есть которое ты проживешь два года назад… Я хочу сказать, два года спустя.
— Это неоспоримо, и такая встреча с самим собой — одна из удивительных деталей, связанных с подобными путешествиями. Совершенно очевидно, что в случае замкнутого цикла со слабой амплитудой, возвратившись назад и живя затем нормально, то есть в земном времени, я должен оказаться перед собственными глазами, точно так же, как сейчас нахожусь перед тобой.
— Непостижимо! — вскричал я, почти теряя рассудок. — Но ты, Джинг-Джонг, когда ты родишься… Когда ты будешь рожден… Когда ты должен будешь родиться… и если ты возвратишься в эти края, узнаешь ли ты Париж, который ты должен будешь посетить… да, который ты посетишь примерно за двенадцать тысяч лет до своего рождения?
— Не думаю, — ответил Джинг-Джонг. — Ты все время забываешь, что я должен буду родиться по отношению к тебе, но что касается меня, я уже родился, поскольку я сижу здесь, перед тобой. К этому моменту я помолодел только на два или три часа; и поскольку мне шестьдесят лет, я родился шестьдесят лет назад по времени перголезцев.
Сидя на террасе «Купола», мы продолжали беседу. Коньяк помогал мне не выглядеть чрезмерным глупцом, хотя я жалким образом продолжал путать глагольные времена. Стояла светлая ночь. Монпарнас снова стал красочным и оживленным, как в предвоенные годы. В толпе можно было встретить иностранцев всех рас и в любой одежде. Бадариец в красной тоге не особенно выделялся.
«Никто и не подозревает, — подумалось мне, — что здесь совершается… совершилось… совершится… самое необыкновенное приключение в истории… и что это мне, Оскару Венсану, дано стать его участником! Какая необыкновенная заботливость провидения!»