И вообще — видеть, как он умрет? Может, я больная, может, должна была понять, как много Джефф для меня значит — но в голову лезло только одно: нет смысла кого-то любить, если скоро его потеряешь. Трусость? Не знаю.
Джефферсон все высматривает, не вернулись ли конфедераты.
Питер. Ты не виноват.
Джефферсон. А кто тогда виноват?
Я. Она сама захотела поехать.
Джефферсон. А я захотел вылечить Хворь. Так что мы оба — идиоты.
Он сует недоеденное вяленое мясо в сумку и поднимается.
— Подай кувалду. — Джефф просовывает ее в ручки двери, чтобы та не открывалась.
Питер. Может, оставишь кого-нибудь тут на страже?
Джефферсон. Больше никого нигде оставлять не будем.
Кажется, он сейчас заплачет, но нет, только шмыгает носом и поворачивает к лестнице.
Я жду — со страхом? с надеждой? — что Джефф снова станет набиваться мне в напарники. Может, сумею объяснить ему мое поведение в читалке. Может. Однако он уходит один. Я плетусь с Питером.
Я. А не лучше держаться вместе?
Джефферсон отмахивается. Видать, хочет быть от меня подальше.
Короче, статью — или документы, или что там еще — мы больше не ищем. Ищем Умника. И способ добраться домой.
Кранты.
Обшариваем нижний этаж, держим связь с Джеффом по рации. Зовем Умника — тишина.
А тот небось запал на схему какой-нибудь молекулы и так увлекся, что нас не слышит. Если он даже на грохот долбаной перестрелки не явился, куда уж нам до него доораться.
На втором этаже — тоже голяк. Не нашел Умника и Джефферсон на третьем.
— Пусто, — искаженным голосом сообщает рация.
Говорю Питеру, что волнуюсь за Джеффа.
Питер. В смысле?
Я. Боюсь, он с катушек слетел.
Питер. Когда последний раз из-за тебя кто-то погибал?
Я. Э… никогда.
Питер. Вот-вот.
Кругом темно — только редкий свет с улицы в комнатах, где есть внешние окна.
Без электричества обычное городское здание — просто скопище прямоугольных пещер с несколькими дырами в каждой. Библиотека — целая система туннелей.
Но у меня — ура! — есть очки ночного видения; в свое время мы разжились ими в полицейском участке, нашли у штурмовиков в шкафчиках. Жуткое устройство с двумя окулярами, причем светит только один, поэтому я похожа на робота-циклопа. Через эту штуку мир напоминает страшнющий псевдодокументальный ужастик.
У Питера снаряжение не такое впечатляющее — маленький налобный фонарик, который дает хоть немного нормального света. Без него я была бы как слепой котенок, — мои очки совсем без света работать не умеют.
Я. Он же не виноват.
Питер. Это ты ему скажи. (Медленно ползем вдоль стен.) Джефферсон — мастак париться. Будет винить себя.
Последние слова отскакивают эхом, справа обнаруживается дверной проем. Заходим. Огромное помещение, шагов сто, наверно; столы, картины на стенах, какие-то перегородки. Что за место такое? Через очки все выглядит ядовито-зеленым и черным.
Я. Джефф признался мне в любви… Эй, Умник! Ты тут?
Питер. Что?! (Слепит меня своим фонарем на лбу.) Подруга! Чего ж ты молчала?
Я. Вот говорю. Убери фонарь, а? У меня щас глаза вылезут.
Питер. А ты? Что сказала? Что сделала? Дала ему?
Я. Чего? Нет! Не та, короче, обстановка.
Питер. Эх, подружжжка! Говорил я тебе, страшно интересное это занятие — вылазка из лагеря. Ну и?
Его лица мне толком не видно, но я и так знаю, что одна бровь сейчас поднялась домиком.
Я. Ну и ничего.
Питер. Ты его не любишь?
Я. Я больше этого слова не признаю. Любовь, она типа из прошлого. Когда были свидания, ужины, походы в кино, свадьбы, дети и всякое такое. Любовь, блин, штука вечная. А мне сколько осталось? Два года?
Питер (чуть ли не орет). Так в этом же и романтика! (Злится.) Не сечешь? Конец света! Только сейчас и влюбляться. Когда еще-то?
Я. Нет. Сейчас все просто в ужасе, вот и врут себе, что кого-то любят. А сами даже значения слова не понимают.
Питер. Да какая разница? Хватит стоять в сторонке. Игра почти кончилась.
Я. Ну-ну, приятель. Ты прям мужик!
Питер. Закройся. «Значение слова»! Значение слова — само слово. Важно его сказать! Он по тебе точно сохнет.