Я. Ладно. Я с тобой.
Неуместные аплодисменты. Джефферсон доволен. Не столько тем, что я иду, сколько тем, что иду с ним.
Чертов Вашинг со своим идиотским посланием.
Конечно, возвращаться на Площадь тоже особого толку нет. Раз весь мир заражен Хворью, спасать нас никто не явится.
Но топать домой наверняка не так опасно, как топать за Джефферсоном незнамо куда.
Глава 21
Похоже, единственный путь для нас — вперед.
Возвращаться за припасами на Площадь слишком опасно — на юге могут поджидать конфедераты. Значит, пойдем на север, потом на восток, по мосту Трайборо.
Только сначала подзаправимся на Базаре. Рюкзаки отобрали Призраки, еды у нас совсем мало. К тому же пропало все оборудование ночного видения, а я в потасовке еще и винтовку потерял. Пистолет Питера и карабин Донны вернулись к своим владельцам, но с патронами — беда.
Первое время после Случившегося народ без раздумий стрелял по всему, что движется, как в крутом боевике. Мы не сразу сообразили: делать пули больше некому.
Нам бы разграбить оружейный магазин — боеприпасов было бы море. Увы.
Вашинг хотел наладить собственное производство патронов, но не нашел инструментов. Там нужен специальный пресс, калибры, много всего.
Некоторые ребята подались в лучники, однако на расстоянии в полсотни шагов от стрелы легко увернуться — даже если стреляют из современного блочного лука. А уж в ближнем бою лук и вовсе бесполезен; попробуйте пустить стрелу на лестничном пролете. Не выйдет. Потому-то я и ношу с собой не длинную катану, а отцовский вакидзаси: в рукопашной схватке от него толку больше. Посмотрите «Сумеречного самурая» — поймете, о чем я.
Итак, наша первая остановка — Базар. Когда-то там располагался железнодорожный вокзал, я бывал на нем много раз. Теперь он, говорят, больше напоминает бар на планете Татуин из «Звездных войн». Посмотрим.
Когда наш клан обустроился на Площади, потребность в торговле с чужаками отпала. На нижнем Бродвее мы выращивали овощи, а Умник — настоящий агент Макгайвер! — наловчился мастерить то, чего нам не хватало. Кроме того, Вашинг выступал против дальних походов. Судя по сообщениям редких бродяг и одиночек, в городе было опасно. Базар называли Диким Западом.
Но говорили, там можно достать все — абсолютно все.
Я не слишком верил слухам. У меня есть теория, я называю ее теорией ложного радиуса. Она гласит: правдивость любого сообщения обратно пропорциональна расстоянию во времени и пространстве. То есть рассказ о событии вчерашнем будет достоверней, чем рассказ о событии недельной давности. А описание происходящего в паре километров от рассказчика будет дальше от истины, чем описание происходящего по соседству.
Никто в этом не виноват. Такова человеческая природа. Люди сочиняют, лгут. Приукрашивают воспоминания, чтобы самим оказаться в центре экрана, а мир отодвинуть на линию горизонта — как в видеоигре. Нам трудно мысленно воссоздать то, что происходило даже секунду назад. А уж сохранить четкую, правдивую картинку о событии после того, как оно пройдет сквозь сито расстояния, сплетен, выдумок и недопонимания?.. Невозможно.
Постоянны только перемены.
Донна решила бы, что во мне говорит буддист. Может, она думает — в мою любовь к ней верить нельзя, раз я считаю, что ничто не вечно. Свобода от привязанностей — не лучший спутник близких отношений.
Например, Будда бросил жену и ребенка. Ушел посреди ночи, не попрощавшись. Отнесся к семье как к разменной монете. Мол, все равно потеряю, так зачем переживать?
Меня всегда волновала судьба его сына. Беднягу звали Рахула, что по одной из версий означает «путы, помеха». Наверное, ему, как и всем детям знаменитостей, жилось несладко. «Отец? Да, он — Будда. Да, классно. Наверное. Рос-то я без него».
Однажды я спросил об этом у папы. Тот посмотрел на меня как на чокнутого.
— Ну, ты же буддист, — пояснил я. — Значит, ты тоже бросишь нас с Вашингом и маму?
— Глупости!
— Не бросишь, потому что любишь нас, да? Но это ведь плохо? Ну, любовь — это же привязанность?
— Глупости.
Понимаете, он не смог произнести: «Конечно, я люблю вас». И никогда не мог. Наверное, если бы я приставал дальше, папа ответил бы — спрашивать глупо, и так понятно: он нас любит. Думаю, отец боялся говорить о любви, ведь она делала его уязвимым, слабым. Привязывала к нам.
Вообще многие люди не способны объяснить, что для них в жизни дороже всего. Настоящая трагедия.
Когда отца не стало, я понял то, чего он не сумел мне тогда сказать. Рано или поздно каждый из нас уходит от близких. Уход этот называется смертью.