Дефицитное в нашем клане старались распределять честно и поровну. Найденной едой делились. Тех, кого такая система не устраивала, на Площади никто не удерживал.
Может, мы стали коммунистами? Не знаю. Только у нас не ограничивали ничью свободу, никого не ущемляли. Просто заботились друг о друге.
И вот теперь я смотрю на импровизированный гриль: над помойным ведром жарятся выпотрошенные крысы. Над ними вывеска: «ГОРОДСКИЕ МИНИ-КРОЛИКИ. СВЕЖИЕ. ПОЙМАНЫ СЕГОДНЯ УТРОМ! ЧЕТЫРЕ ДОЛЛАРА».
Доллары.
Пахнет вкусно. Я не ел сто лет, вчерашний шоколадный батончик не в счет; желудок корчится и завывает. Моим ребятам не лучше.
— Гм, есть у кого-нибудь деньги? — спрашиваю я.
Вид у всех унылый — деньги мы не используем больше года. Роемся в карманах. Наконец Пифия извлекает мятую двадцатку.
— Пять крыс, пожалуйста, — с ослепительной улыбкой просит она.
Продавец, блондин с сумасшедшими глазами, смотрит на деньги.
— А штамп где? — возмущается он. Потом добавляет, увидев наши непонимающие лица: — А, новенькие. Топайте в билетные кассы, мне некогда.
Он переключается на другого покупателя, который протягивает ему такую же, как у нас, банкноту.
Плетемся в здание вокзала.
За бронзовыми дверями — длинный мраморный пандус, шириной метров пятнадцать. На нас обрушиваются клубы горячего едкого пара. Откуда-то слышен грохот двигателей.
— Дизель, — говорит Умник. — Дизеля не взрываются.
Толпа слоняющихся без дела людей, на удивление спокойных. Никакой привычной настороженности. На нас никто не обращает внимания, словно незнакомцы тут — дело обычное. Мы будто гуляем по улицам прошлого. Я отвык от плотного людского потока, приходится уворачиваться. Руку держу на мече.
— Подрочу за десять баксов. — На меня вдруг налетает девушка.
Я теряю дар речи. Лицо у девушки круглое, приятное. Глаза подведены темно-синим, волосы ярко-розовые. От нее разит духами.
— Или мой парень тебя обслужит, — наступает она.
Молча мотаю головой, стряхиваю с себя ее руки.
— Или мы вместе. Или он — не мой парень. Или он может наблюдать. Мы что хочешь сделаем.
Отталкиваю ее, и мы идем дальше. Вообще-то я пробормотал: «Нет, спасибо», — будто мне пончик предложили. Вид у моих ребят тоже ошарашенный. Мы уже забыли, что за деньги можно купить и это. Иногда деньги — как невидимая когтистая лапа, которая хватает тебя за шиворот и заставляет делать что-то против твоей воли. А иногда ты сам управляешь невидимой лапой и заставляешь других делать что-то против их воли.
Эта девушка здесь не одна — по всему пандусу молодые люди обоих полов пристают к клиентам, прячут полученные деньги.
Спускаемся ниже.
И попадаем в широкий мраморный зал с потолками головокружительной высоты. В огромных люстрах — лампочки, и они светят. По бокам пыхтит с десяток больших дизельных генераторов, каждый размером с машину. «Двадцать пять тыщ», — шепчет Умник. То есть каждый генератор выдает двадцать пять тысяч ватт. Один такой агрегат мощнее всех генераторов нашего клана, вместе взятых. Возле каждого — вооруженная охрана. Ребята в камуфляже, все как на подбор бритоголовые и очень напоминают силовиков прежних времен. Давненько я такого не видел. Камуфляж наводит на неприятные мысли о северных конфедератах.
Главный зал ожидания вокзала. Ступив в него, кажется, будто вновь очутился на улице. Отчасти — благодаря бесконечному, высотой метров тридцать, потолку, выкрашенному в цвет голубого вечернего неба и усыпанному золотыми созвездиями. Отчасти — из-за размеров помещения, которое больше футбольного поля. В одном конце висит гигантский флаг Америки, на удивление целый, если не считать нескольких пулевых отверстий.
Отец часто брал нас с Вашингом на игры бейсбольной команды «Метс». Мы пересаживались с шестой, лексингтонской, линии подземки на седьмую, до Куинса — с зеленой на фиолетовую. И каждый раз выходили на Центральном вокзале, хоть так поездка и получалась в два раза дороже. Мы семенили за папой по залу ожидания и старались не глазеть на толпу — нам, нью-йоркским мальчишкам, не хотелось уподобляться приезжим туристам. Обязательно сверяли свои часы с большими часами в центре зала, над информационной стойкой, — их четыре циферблата, по словам отца, сделаны из опала, — и он покупал нам комиксы. Если хватало времени, папа вел нас вниз, в сводчатое чрево вокзала, поесть в «Устричном баре». Мы с Вашингом становились в разных концах огромной арки, служившей входом в заведение, и с восторгом перешептывались — надо же, как здорово слышно! Под дугообразным кирпичным потолком папа наслаждался устрицами Кумамото, а мы с братом хрустели солеными крекерами — берегли место для стадионных хот-догов.