Я, короче говоря, извиняюсь, обнимаю Тейлор, говорю ей «спасибо» и двигаю к нашим «комнатам». За спиной звучит очередная глупая мелодия, и юный девчоночий голосок поет песню Джея-Зи; поет, как положено — с кривляньями и рисовкой. Но мое сердце уже не здесь, его нет в груди, оно у Джефферсона, и я хочу его вернуть.
Дергаю целлофан. Кровать…
На ней — Джефф. Ноги на полу, грудь равномерно поднимается и опадает. Во сне он похож на маленького мальчика, волосы спутались, рот приоткрыт.
Я будто на краю высокой скалы.
Джефф сейчас далеко, в тихом, спокойном месте — не таком, как наш мир. Его душа где-то путешествует, тело набирается сил. Жалко будить.
Ладно, подожду до завтра. Чувства никуда не денутся.
Но сначала… Наклоняю голову и нежно прикасаюсь губами к его лицу.
Я никогда так не делала. Не трогала Джеффа. То есть трогала, конечно, — но не так, без всяких телячьих нежностей. Ближе всего мы были, когда я подначивала его в первом классе. А он даже не повелся. Вот.
Мое дыхание на его бедной раненой щеке. Поцелуй в глаза. Поцелуй в озабоченный лоб.
И в губы.
Мятные, надо же.
Музыка еще играет, но возвращаться туда я не хочу.
Укладываюсь в свою кровать и включаю «айфон». Нахожу любимое видео с Чарли.
Братик становится на ковер перед камином, мы с мамой хлопаем. Он сцепляет руки на животике и шепеляво, фальшиво затягивает:
Мы поем… с гордостью… Мы поем с гордостью, сердца наши открыты… Мы поем… мы поем… с гордостью Мы поем с гордостью… мы поем с гордостью…
Личико серьезное, глаза смотрят в потолок, сам раскачивается туда-сюда. Чарли забывает слова, комкает песню и кланяется. Потом, застеснявшись, убегает к телефону. Берет трубку — и все, конец фильма.
Включаю сначала. Я видела этот клип сто тысяч раз. Иногда я прокручиваю ролики с Чарли снова и снова, пока батарея не разрядится. Тогда ползу к Умнику и прошу зарядить.
Пока братик мне поет, я хоть капельку жива.
Выключаю телефон и долго глажу экран большим пальцем. Наконец засыпаю.
Глава 27
Донна, Питер и Пифия уходят с Тейлор и ее одичалыми подружками-нимфетками, а я отправляюсь к Умнику. Он рассматривает пластмассовую детальку.
— Что, «Лего» сломался? — спрашиваю.
— А… нет. — Он растерянно моргает. — Я хотел поговорить про свинью.
— Про какую свинью?
— Ту самую свинью. Которую Скуластый с приятелями собирался нам продать.
— Интересное ты слово выбрал, «продать».
— Хорошо, обменять на наших девушек. Ничего не напоминает?
Я в недоумении.
— А я вот вспомнил, чему нас учили в школе, — говорит Умник. — Трехсторонняя сделка и все такое. Помнишь? Патока — за рабов, рабы — за одежду.
— И какая же третья составляющая в нашем случае? Свиньи — за девушек, девушки — за что?
— Не важно, — отмахивается он. — Важно другое: зачем им вообще понадобился обмен? И откуда взялась свинья?
— Они хотели выменять девушек для… ну, ты понял.
— Не въезжаю. — Умник хмурит брови. — То есть да, девушки для них как товар, я понял. Но мне кажется, не это было истинной причиной. В смысле — почему они пришли именно к нам?
— За первоклассными женщинами?
— Нет. Ну да, они первоклассные, но не для такого. Не легче ли было взять пленников? Конфедераты же не представляли, что у нас за… общество.
— А им без разницы. Когда мы не захотели меняться, они решили нас заставить.
— Верно. С равноправным торговым партнером так не поступают.
— Да. Тогда почему они просто не отобрали у нас, что хотели? — Я все еще не понимаю.
— Опасно. Зачем, если можно получить желаемое другим способом? Неравный обмен. С… колонией. Когда кого-нибудь колонизируешь, необязательно его убивать. Навязываешь покоренным свою систему — и они сами отдают тебе все, причем в обмен на то, что им не нужно.
Опять курс высшей экономики. Мысленно слышу недовольный вздох Донны.
— Меркантилизм, — киваю я. — Только девушки тут при чем?
— Ты что, не слушал близнецов? Девушки не хотят служить конфедератам. А вдруг им удастся сбежать и объединиться? Они могут даже войну затеять.