— На жаре пить вредно, — покосившись, сказал ей Командор. — Знаешь, сердце — это такая мышца, которая рассчитана на сто лет…
— Тихо, — оборвала его Мунга и вдруг свесилась вниз, разглядывая что-то за иссохшим кружевом плюща.
По узкой улице шла женщина. На голове она несла корзину с недавно выстиранным бельем и одной рукой придерживала её, а второй — непомерно большой живот. Женщина переваливалась с боку на бок, корзина колыхалась, но так ловко удерживалась, что ни разу не накренилась.
Вокруг щиколоток женщины развевалась синяя юбка, на смуглой руке она несла рябиновый браслет.
— И откуда они такие?.. — с откровенным удивлением проговорила Мунга.
Напарник её тоже глянул вниз с интересом, потом посмотрел на Мунгу — сильную, мускулистую женщину с квадратным тяжелым лицом и вылинявшими глазами в сетке ранних морщин.
— Откуда такие красотки? — спросил Командор. — Рождаются. Тебе до них никакого дела нет.
— Пожалуй. — Мунга снова села, вытянула ноги и непроизвольно положила руку на живот.
Даже под плотной тканью куртки она нащупала жесткий, извилистый долгий шрам.
Когда-то давным-давно попалась на хищные пики, на которых её подняли к незнакомому зеленому небу.
На память остался шрам и странное воспоминание: небо вдруг почернело, словно залили его краской.
И детский плач — смутно, сквозь красную пелену, она увидела, как за чужими спинами безутешно рыдает мальчик, беспомощный перед первым увиденным в жизни злом.
Ей тогда хотелось закричать: хватит! Что же вы делаете, здесь же ребенок!
А теперь, глядя на белый город, вальяжно раскинувшийся на скалах, она спокойно думала о том, сколько детей следующим утром будут рыдать на улицах, и о том, как придется ходить и успокаивать их — каждого прицельным выстрелом в затылок.
Она задумалась, кусая палец. А что будет с нерожденными?
Почувствуют они что-нибудь или нет?
Будут ли плакать, разевая рты в остывающем теле матери?
Мерзкое горькое чувство нагрянуло и не оставило больше: бороться за жизнь внутри мертвого тела — будут ли? И зачем они будут бороться, не зная ничего о том, что должны были случиться роды на чистой простыне и с приготовленным заранее тазом горячей воды, с мягкими пеленками и первым поцелуем в крошечные пальчики?
Они ничего этого не знают, так за что будут бороться?
— Подожди меня здесь, — решительно сказала она и встала.
— Куда? — вяло окликнул её Командор. — А занять позиции?
— Ещё уйма времени, — ответила Мунга и спустилась вниз по разбитой лесенке.
Следы, оставленные тяжелой беременной женщиной в пыли, ещё не стерлись. Мунга пошла по ним, профессионально-безразлично глядя по сторонам и ничем не выдавая ведомой слежки.
Долго идти не пришлось. Женщина завернула через пару кварталов и теперь вешала белье в маленьком дворике, старательно поднимаясь на цыпочки и снова опускаясь.
Её живот, туго обтянутый хлопковой блузой, тоже поднимался и опускался.
Некоторое время Мунга наблюдала за ней, забыв об осторожности, но женщина почувствовала её взгляд, повернулась и приветливо улыбнулась.
У неё оказались редкого колдовского цвета глаза: молочно-белые, с мраморным черным рисунком по всей радужке.
Мунга сделала вид, что любуется кустиком мелких рассыпных роз.
— Потрясающие у вас цветы.
— Да, — приветливо сказала женщина, — они растут на восточных скалах, в ущельях, но я выкопала и пересадила сюда. Отлично прижились, а ведь совсем дикие…
Мунга покивала. Она не нашлась что ответить. Вести разговоры о цветах, уюте и прочих женских делах её не учили.
— Всего вам хорошего, — напоследок сказала она и пошла назад, запомнив на всякий случай улицу и дом.
В это время башенные часы пробили пять.
Пять вечерних часов для Асбигаля — время, когда небо начинает набираться фиолетового и цепляться за вершины скал. Фонтаны вяло бились в своих растрескавшихся мокрых чашах, вьюны, оживая, снова медленно потащились по балконам и перилам.
Внизу клубилась и чернела вязкая туманная масса. Люди останавливались, с любопытством поглядывали на потемневшее море. В густом безветрии воздух набирался электрических разрядов, и то там, то здесь вспыхивали крошечные голубые огоньки. За ними принялись гоняться дети, матери которых не одергивали их и продолжали прогуливаться вдоль магазинчиков, днем закрытых, а вечером выставивших соблазнительный ассортимент лент, шляпок, драпировок и поясов.