— Сантана забрался в «сайлента» не для того, чтобы воевать на вашей стороне, — упрямо сказал я. — Если он ещё хоть что-то соображает, то уйдет и никто не сможет его удержать. Вам лучше идти следом за ним, под прикрытием…
— Война на переломе, — ответил Эдд. — Ещё немного, и мы ворвемся в Край. Комерг нас боится, боится нашего «сайлента».
— Я бы тоже боялся! — заорал я, не выдержав. — Я бы тоже боялся «Тройни» с неразумным куском мяса внутри! И я боюсь! Сантана не за вас и не за Комерга, Сантана сам за себя, а под жопой у него энергоблок убийственной мощности! Неужели неясно?
Эдд, как истинный синдромер, уловил только одно-единственное слово из сказанного.
— Боишься? — переспросил он. — Тогда можешь валить куда хочешь. Нам не нужны трусы.
Вот и поговорили.
Сначала я нашёл Редда с бумажкой о моем вступлении наперевес и объяснил ему, что в клан вступать не собираюсь, и в эту бумажку он может завернуть бутерброд. Он мялся и что-то хрюкал, и тогда я показал ему, как делаются самолетики. Запускать самолетик мы забрались на плоскую крышу какого-то домика. Под домиком валялась гора щебня, двери были выкрашены в жуткий бордово-коричневый цвет, и рядом, на серой стене, кто-то фактурно и с тщанием изобразил половой акт, не погнушавшись детализацией.
На крыше обнаружилась доска объявлений. Она валялась, треснутая напополам, грязная, но с вполне различимыми посланиями из прошлого:
«Дирижаблик, я на третьей базе. Сид», «Посылка для Квенси у Оборотня», «Пропан где? Пять баллонов по сто пятьдесят…», «Ирма, мальчик или девочка? Сообщи. Седьмая бригада».
Были ещё нечитаемые, стертые дождями, выжженные, облитые горючкой, замазанные, соскобленные ножом.
Редд почесал шрам, задумчиво обошел доску.
— Это у неё от всей бригады дитя-то народилось, лля?..
— А что за бригады?
Редд одернул черную куртку, присел на бортик, покачал ногой в истоптанном ботинке.
— Которые город восстанавливали.
— А где они сейчас?
— Давно это было, — бросил Редд фразочку и сделал вид, будто ему все равно, рассказывать или нет. Рассказать явно очень хотелось, и я его подбодрил:
— Так что было-то? — И даже самолетик ему отдал.
Редд сначала старательно прогладил все сгибы нашей бумажной поделки, примерился на глазок, накрыл нижней губой верхнюю и метнул самолетик, словно пилум.
— Давно это было, лля. Когда город развалился, синдромеры мертвых выкапывали, раненых спасали, разгребали завалы… Вот они и были бригады.
Я посмотрел вниз: самолетик медленно опускался на противоположную крышу, с покосившейся ловушкой антенны.
— Они все полезное и выгребли, — с неожиданной обидой закончил Редд, — да от жадности и передохли.
Самолетик исчез. Нестерпимо хотелось найти ещё бумаги и сделать ещё один. Попробовать аккуратненько содрать одно из объявлений?
— История не новая, — сказал я, — даже последние дети однажды померли скопом, потому что нашли залежи какой-то синтетической дури.
Редд посмотрел, как я пытаюсь отлепить объявление от пластиковой доски, нагнулся и вручил мне нож.
— Они все равно были герои, — сказал он.
Ему явно хотелось поразить меня ещё чем-нибудь
— Да?
— Могу показать их базу. Хочешь?
Нож отдирал бумагу тонкими длинными полосками. Второго самолетика не получится.
— Пойдём.
Делать все равно нечего. Сантане я не указ, Эдд и Командор меня не слушают.
Глава 7
Зря я согласился. Мы шли уже два часа, и ландшафт становился все мрачнее. Меня всего облепила пыль, мелкая и колючая. Лицо Редда тоже походило на серую маску с прорезью красного рта и шахтерскими белками глаз.
Под подошвами ботинок крошилась и умирала зыбкая ломкая трава. Она была погребена под слоем пористых угольных хлопьев, и всё-таки пробивалась сквозь и упрямилась, ловила редкие солнечные лучи.
— Где-то за ближайшим пригорком — ручеек. Вода в нём мыльная. Пить нельзя, а умыться можно, — хрипло сказал Редд.
— Отлично.
Рано радовался. Ручей высох. На дне лежали камешки, круглые и овальные, маленькие и большие.
Я присел, набрал их полную горсть, присмотрелся и выронил. Тошнота накатила неожиданно и так сильно, что он не выдержал — вывернуло, и долгая горькая слюна напомнила о гранатовом роме.
Почему-то показалось, что это не просто камни. Что все они вынуты из желчных пузырей и почек, и созревали долго в мути и крови, в мясе и желчи, а потом вылились потоком, с муками и смертями, и устлали дно ручья.