Сушкин и поручик снова переглянулись.
— Люди исстрадались настолько, что любую помощь приемлют с благодарностью. А уж если помощь эта… существенна, если она связана с просвещением — а ведь вы, Никита Аристархович, могли бы просвещать! — тогда и благодарность… шире, ощутимей.
— Позвольте! — набрался решимости Сушкин. — Вы что же: митингуете перед нами?
Михаил Иванович в свой черед побледнел, но остался дружелюбным на прежний манер:
— Нет, и в мыслях не было, — ответил он. — Всего лишь… обрисовываю ситуацию.
Эти постоянные заминки в речи Михаила Ивановича пугали. Казалось, сей странный персонаж нарочно подбирал такие слова и выражения, за какими могло скрываться всё что угодно и смысл которых можно было подменить в любой момент!
— Вы нам угрожаете? — спросил Сушкин.
— До определенной степени, — неожиданно легко согласился Михаил Иванович.
— Но что вам от нас нужно?
Михаил Иванович посмотрел на поручика:
— Никиту Аристарховича я знаю: хороший, добрый человек, пусть и непутевый и… невыдержанный идейно. А вот кто вы такой, милостивый государь?
Поручик, одетый не в форму, а в статское, невольно окинул взглядом свои сюртук и брюки, в которых вроде бы ничто не выдавало его принадлежность к полиции.
— Сапоги, — любезно подсказал Михаил Иванович.
Поручик выставил из-под стола ногу и посмотрел на сапог. Сапог и в самом деле был армейским.
— Вы, я полагаю, офицер?
— Поручик Любимов, — представился Николай Вячеславович, решив не упоминать о полиции.
Это, однако, не помогло.
— Служите в полиции, не так ли?
— Откуда вы знаете?
Михаил Иванович пожал плечами:
— Помилуйте! — взгляд его стал немножко укоризненным, как будто бы Михаил Иванович пенял поручику на его, поручика, неуважение к умственным способностям собеседника. — Помилуйте! Да разве может что-то остаться в тайне после стольких громких событий? Вы — из Резерва на службе в участке Можайского?
— Уже нет.
— Как так? — неподдельно удивился Михаил Иванович.
— Уже не из Резерва, — пояснил поручик, поняв, что скрываться бессмысленно. — Назначен на должность младшего помощника пристава.
— А! — Михаил Иванович задумчиво кивнул. — Понимаю. Награда нашла героя: за миллион… или сколько вы сдали в казну? — чин младшего помощника пристава. Неплохо. Совсем неплохо! При условии, конечно, что вы сами не считаете, что продешевили!
Поручик из бледного сделался красным и злым:
— Я, милостивый государь, так не считаю! Я Отечеству своему служу, а не по митингам поджгательным шляюсь! Я, милостивый государь, не печатаю листовки самого возмутительного содержания! И еще, чего я не делаю, так это…
Поручик перегнулся через стол и схватил руку Михаила Ивановича.
— Пустите! — немедленно зашипел Михаил Иванович. Всё дружелюбие слетело с него мигом. — Немедленно отпустите!
Но поручик и не думал его отпускать. Он только усилил хватку и, притягивая руку Михаила Ивановича всё ближе и ближе под мутный свет масляного светильника, вытянул ее, наконец, на совершенно освещенное пространство у стола:
— И еще, чего я не делаю, — повторил поручик, — так это — не печатаю фальшивые деньги и облигации!
— Николай Вячеславович! — воскликнул Сушкин, бледнея уже до синюшности. — Отпустите его.
— Но вы согласны со мной?
— Да, но…
Сушкин кивнул куда-то в сторону. Поручик обернулся и отпустил руку своего «пленника».
Михаил Иванович начал тереть запястье. Его глаза злобно поблескивали из-за очков. Истощенное лицо скривилось в такой гримасе, за которой не было уже ничего интеллигентного и даже почти ничего разумного.
А за спиной и сбоку от поручика выстроились люди. Среди этих людей был и тот самый «официант», который подавал поручику и репортеру «грог» и вообще обслуживал наших героев. Громила. Элитный боец — по недавнему определению самого Сушкина.
Этот громила выглядел особенно грозно: в позе готовой молниеносно атаковать ядовитой змеи.
— Господа! — заговорил Сушкин, непонятно к кому обращаясь. — Мне кажется… это маленькое недоразумение можно разрешить и мирным путем. Андрей Гаврилович… Сугробин граф… позовите его. Уверен, всё разъяснится к общему нашему удовлетворению!
Но ничего не разъяснилось.
Сугробина, разумеется, позвали — как не позвать? — но и он, даже не присев за столик, лишь покачал головой и только извинился:
— Прости, Никита Аристархович, но уж очень много ты и твои дружки наломали дров. Это не может остаться безнаказанным.
— Да каких еще дров?! — буквально возопил Сушкин.
— Собственно, — не отвечая, продолжил Сугробин, — вы и так уже должны были… исчезнуть. Если бы не оплошность минёра…
— Минёра?!
— Да: он неверно рассчитал заряд. Отчего случился пожар, а не взрыв подобающей силы.
— Так это твоих рук дело?
Сушкин вскочил со стула и бросился на Сугробина, но тут же был схвачен и беспомощно повис на руках заломавших его людей.
— Сволочь! — ему только и оставалось, что сплюнуть.
Сугробин вздохнул и, надо заметить, вздохнул и в самом деле печально:
— Ты не серчай, Никита Аристархович… но дело есть дело. Зачем ты полез в могилы? Какого черта направил этого… как его?
Сугробин с выражением вопроса на лице посмотрел на Михаила Ивановича.
— Монтинина, — подсказал Михаил Иванович.
— Зачем ты направил Монтинина к склепу?
У Сушкина голова пошла кругом: он ничего не понимал.
— К какому склепу? Кого направил? Ты о чем?
Новый вздох:
— Зря я тебя на кладбища посылал… нет, ты, конечно, молодец: помог. Но… знать бы заранее, чем это обернется! Ты хоть представляешь, на какую сумму нас в итоге нагрели? Куда ты их спрятал?
— Спрятал — что?
— Облигации, черт тебя подери!
Сугробин, начиная злиться, как ранее уже разозлился и Михаил Иванович, перешел почти на крик.
— Какие облигации? Поручик! Вы-то хоть что-нибудь понимаете?
По-прежнему сидевший на стуле поручик развел руками:
— Нет. Все облигации, о которых мне известно, были в чемодане студентов.
Услышавший это Сугробин досадливо поморщился:
— В чемодане были настоящие облигации. Черт с ними! Где фальшивые?! На сто миллионов рублей в разных выпусках? Где они, я вас спрашиваю! Обоих!
К поручику тоже подскочили и заломали. Со стула он упал на пол, где был поставлен на колени.
— Ну? — не унимался Сугробин. — Где они? Никита Аристархович!
Сушкин смотрел исподлобья, но глазами расширенными от изумления: какая-то мозаика начала складываться в его голове.
— Никита Аристархович! Ты же разумный человек! И не первый день нас знаешь! Мы доверяли тебе, а ты… Эх! — Сугробин закусил губу, в его взгляде — на смену печали — появилось презрение. — Скажи хотя бы, зачем они тебе? Они же фальшивые, ты с ними всё равно ничего не сможешь сделать! Только попадешься…
Сугробин перевел взгляд на поручика:
— Ну, а ты, поручик? Ты-то какого дьявола во всё это замешался? Взял бы себе миллион да ушел бы по-тихому! Чего тебе не хватало?
Возражать не имело смысла: поручик это понял и промолчал. А в следующее мгновение у него потемнело в глазах.
Сушкин, увидев, как его друга внезапно и что есть силы хватили полной бутылкой по голове, дико вскрикнул и попытался вырваться из рук державших его людей.
Поручик — без стона — повалился ничком и замер.
Следом повалился и Сушкин.
37.
В склепе не было никаких перемен. Костерок из пропитанных непонятным составом тряпок по-прежнему горел, по-прежнему освещая страшное помещение с наваленными в нем трупами. Поручик по-прежнему сидел, прислонившись к стене и более не приходя в сознание. Сушкин сидел рядом, и по виду его невозможно было понять — думал ли он о чем-то, нет… корил ли себя за случившееся, искал ли выход из ситуации? Его лицо было бесстрастным. Взгляд — того спокойствия, какое можно уже назвать отсутствием, отрешенностью.