Если бы да кабы
Именно теперь и следовало бы поступить единственно разумно: подняться в квартиру к Сушкину, объяснить ему всё как было и — навряд ли репортер отказал бы в такой необременительной просьбе — послать его за молоком. Но не таков был Михаил Георгиевич: единожды что-то забрав себе в голову, он следовал начертанному плану, стараясь не отступать от него ни на йоту. В каких-то условиях эта черта являлась сильнейшей его опорой, но она же была и его ахиллесовой пятой. Еще на факультете — в бытность Михаила Георгиевича студентом — о нем рассказывали анекдоты: один другого краше и причудливей. А однажды сам Алексей Алексеевич Троянов[660], зачем-то заглянувший на кафедру и увидевший молодого, сосредоточенно работавшего скальпелем, человека, резюмировал: «Ну, господа, я вам доложу!» Впрочем, о чем собирался доложить Алексей Алексеевич, осталось тайной. И пусть, как поговаривали злые языки, на первый взгляд, в таком резюме и вправду не было ничего хорошего, достоверно известно другое: Михаил Георгиевич быстро обрел репутацию прекрасного специалиста, а его решение поступить на службу в полицию многих попросту озадачило: от Михаила Георгиевича ожидали совсем другого!
Для нас, однако, упрямство доктора в однажды выбранной им стратегии поведения имеет другое значение: будь Михаил Георгиевич… более гибким что ли, неприятное происшествие в сливочной лавке стало бы для него единственным приключением за вечер. Таким образом, получается, набросившиеся на него и Линеара продавцы, пусть и невольно, едва не уберегли его от дальнейшего. Но упрямый характер доктора встал на пути его же рассудка, расчистив место шалостям рока. Впрочем, если прикинуть и хотя бы отчасти попробовать разобраться в хитросплетении разных событий, окажется невероятное: рок вообще в тот день порезвился на славу! Можно будет даже сказать, что всё приключившееся с доктором подготавливалось роком с самого раннего утра: с того самого времени, когда Михаил Георгиевич ни сном, ни духом не мог иметь ни предчувствия, ни отдаленных догадок о том, что уже через половину суток с ним станут происходить весьма необычные вещи.
Прежде всего, расскажем о причине странного поведения обслуги из сливочной лавки: сами-то по себе — известно каждому окрестному обывателю! — эти люди были совсем неплохи, а изрядными сволочами в отношении Михаила Георгиевича и голодного Линеара их сделал утренний скандал и то, что за ним последовало.
Практически сразу же после открытия в лавку пожаловала строгая на вид и весьма представительной внешности дама. Дама эта была знакома обоим продавцам — да и не только им: она являлась основательницей и бессменной директрисой вот уже не первый год помещавшихся в доме Ямщиковой женских курсов. Чем занимались женщины на означенных курсах, никого в особенности не интересовало, но репутация директрисы утвердилась крепко: независимая, неприятная и с замашками. Ходили слухи, что она — директриса — приходилась двоюродной сестрой какому-то заметному революционному смутьяну, но слухи мы пересказывать не будем: мы не нашли в полицейском архиве никаких тому подтверждений.
Итак, явившись поутру в магазин, эта дама — назовем ее госпожой Крупицыной — повела себя странно. Первым делом она осмотрела несколько крынок с только что поступившими в продажу сливками, повела носом и заявила:
— Никуда не годятся!
Старший из продавцов изумился:
— Позвольте, Анастасия Ильинична! Как так?
— А вот так, — пояснила госпожа Крупицына, — попахивают навозом!
Старший потерял дар речи, зато младший — тот самый жеманный молодой человек, который набросился на Линеара с палкой — всплеснул руками и затараторил; заговорил настолько быстро, что уследить за полетом его мысли было совсем непросто. Вкратце, его пылкая речь сводилась к тому, что поставщик — надежнейший и что, разумеется, никаким навозом пахнуть сливки не могли. Однако директриса только отмахнулась:
— Знаю я вашего поставщика: ферма из двора напротив!
— Да что же в ней плохого? — обрел дар речи старший.
Госпожа Крупицына повела плечами — при этом с них едва не соскользнул небрежно наброшенный вязаный платок:
— Грязно, как в коровнике!
— Но ведь это и есть коровник! — возразил продавец.
— Грязно, как здесь! — госпожа Крутицына подхватила платок и топнула по полу обутой в потертый ботинок ногой.
Старший вновь потерял дар речи, младший же — в его, как мы уже видели, обязанности входила и протирка полов — заголосил:
— Да что вы такое говорите! Я только что… вот этими самыми руками… вот этой тряпкой… — на свет была извлечена та самая палка с намотанной на один из ее концов внушительной тряпкой, — минуту назад, и две, и вообще…
Но справедливости ради, во взгляде молодого человека появилась нехорошая растерянность: молодой человек смотрел под ноги Анастасии Ильиничне и не верил своим глазам — вокруг растекалась грязная лужица!
Госпожа Крутицына недобро усмехнулась:
— Вы же сами видите!
Откуда взялась эта лужа, мы объяснить затрудняемся. Не станем возводить и напраслину на почтенную директрису: вряд ли она, пусть и придя в магазин с намерением учинить скандал, могла злонамеренно устроить такой театральный эффект. Скорее всего, причина крылась в погоде: как раз к этому часу еще ночью начавшаяся оттепель вошла в полную силу, и если доктору вечером в лицо летели снег и ледяное крошево, то рано утром ноги прохожих утопали в грязи и лужах. А коли так, немудрено, что с ботинок директрисы натекло, тем более что это были старые — вернее, старомодные — ботинки той специфической формы, которая отпускает воду уже тогда, когда обутая в ботинки дама спокойно стоит на месте.
Молодой человек, действительно вот только что подтиравший пол — несмотря на несолидную и даже (на определенный взгляд) двусмысленную внешность, к своим обязанностям он относился серьезно, — молодой, повторим, человек не учел специфику погоды и то, что далеко не все из дам, особенно выходя по соседству, носили на обуви галоши и гамаши. Этот промах был достаточно нелепым и обидным, но сделать уже было ничего нельзя. Перестав оправдываться, младший — с палкой и тряпкой — бросился к луже. Директриса, брезгливо поморщившись, подвинулась в сторонку. Младший неприязненно вспыхнул.
Между тем, до старшего начала доходить суть происходившего скандала. Он понял, что скандал отнюдь неслучаен и что запах сливок тут совсем ни при чем. Старший сообразил, что эта давняя, но до сих пор не слишком выгодная клиентка, замыслила какое-то коварство, результатом которого должна была стать немалая прибыль. Но не для лавки, разумеется, а для самой покупательницы.
— Анастасия Ильинична, — вкрадчивым тоном заговорил он, делая примирительный жест рукой и одновременно — вежливым склонением головы — приглашая директрису вернуться к прилавку. — Анастасия Ильинична! А что вы скажете о молоке?
Директриса — это только усилило подозрения старшего — даже не сделала попытку оценить качество предложенного продукта. Наоборот: она сразу ринулась в бой!
— Такое же невозможное, как и ваши сливки! — заявила она.
Старший едва заметно прищурился.
— Вчера, — продолжала она, — мне стало совсем плохо! От вашего молока!
Старший деланно округлил глаза, показывая, что весь — внимание.
— А потом отравился Володенька!
— Володенька? — не удержался старший.
Директриса махнула рукой, показывая, что это неважно.
— Ах, да, конечно: Володенька! — старший знать не знал никакого Володеньку, но сделал вид, что понял, о ком шла речь. — Совсем отравился?
Директрисе послышался в вопросе сарказм, и она вздернула брови:
— Вам кажется это смешным?
Старший всплеснул руками:
— Что вы, Анастасия Ильинична, что вы! Неужели всё настолько плохо?
— Вот именно! — директриса возвысила голос. — Вот именно! Настолько! Ужасно! Вы…
Тут она запнулась: входная дверь отворилась, и в лавку вошла еще одна посетительница.
Эту посетительницу в лавке тоже знали: собственной своею персоной перед старшим и младшим — младший уже закончил вытирать лужу — предстала активистка кружка (тоже, разумеется, женского), взвалившего на хрупкие плечи своих членов нелегкую ношу защиты животных. Вообще, в Петербурге было немало подобных обществ, ставших особенно многочисленными после введения суровых санитарных норм. Но если большинство из них проводили свою работу скромно и без шума, то этот «кружок» с первых же дней своего существования заявил о себе скандальными акциями. Но в особенности беда заключалась в том, что кружок — как и курсы Анастасии Ильиничны — квартировал в доме Ямщиковой, а значит и акции его наиболее часто случались здесь же, перед домом: как по проспекту, так и по линии. Чтобы читатель лучше понял, в чем заключалось безобразие, приведем пример одного из таких «выступлений».