Михаил Георгиевич, однако, птицей не был, а взобраться на какую-нибудь крышу и попытаться с нее оценить обстановку ему и в голову не пришло. Как, впрочем, такое не пришло бы в голову ни одному нормальному человеку. И вот наш милый доктор стоял, уперевшись носом в глухую стену, и снова в растерянности озирался.
Послышались шаги: из мрака в пятно света вынырнул какой-то человек.
— Любезный! — закричал Михаил Георгиевич, привлекая к себе внимание прохожего. — Как пройти на молочную ферму?
Но прохожий — совсем нелюбезно — только буркнул что-то неразборчивое и поспешил удалиться восвояси. Да: оборотная сторона дома Ямщиковой и впрямь являла поразительный контраст с его парадными фасадами!
Следующее очевидное решение, пришедшее в голову Михаила Георгиевича, отличалось изящной простотой — заручиться поддержкой дворника. Очевидно, что в таком большом домовладении, как это, количество дворников и помощников не ограничивалось одним-двумя, а дворницкие помещения никак не могли находиться только в какой-то одной из его частей. Рассуждение выглядело логичным и — скажем сразу — оказалось логичным и в жизни.
Михаил Георгиевич повернул обратно и вернулся к арке. Там он еще раз осмотрелся и теперь подметил то, что поначалу ускользнуло от его внимания — огонёк, ровно горевший над не очень приметной дверцей и там же — неплотно занавешенное и подсвеченное изнутри окошко.
«Ага!» — обрадовался доктор и поспешил к двери.
Долго стучать не пришлось: дверь отворилась, на порог ступил внушительного вида, но уже в возрасте человек.
— Вы — дворник? — спросил Михаил Георгиевич и тут же сам отнес свой вопрос к разряду риторических: на груди человека поблескивала бляха.
— К вашим услугам, — вежливо ответил визави.
— Помогите разобраться с загадкой! Мне нужно на молочную ферму…
Человек совсем вышел на улицу и уже не столько вежливо, сколько пристально вгляделся в Михаила Георгиевича:
— Молочная ферма? — переспросил он. — Какая из двух?
— Э… — растерялся доктор.
— Здесь две молочные фермы, — уточнил человек, — наша и вдовы: на нее тоже можно пройти через двор. Какую вы ищете?
Михаил Георгиевич растерялся еще больше:
— Но… я не знаю. Мне ту, которая в лавку товар поставляет…
— В сливочную с фасада?
— Да-да!
Несмотря на сумрак, Михаил Георгиевич увидел: глаза дворника сощурились, а сам он как-то весь подобрался.
— Зачем вам ферма? — строго, даже сурово спросил Михаила Георгиевича дворник.
— Помилуйте! — изумился непрошенному любопытству доктор. — Вам-то что за дело?
— Мне до всего есть дело, — жестко ответил дворник, подвинувшись так, чтобы перекрыть Михаилу Георгиевичу путь отступления к арке. — По крайней мере, до всего, что происходит здесь! Отвечайте: зачем вам ферма Петра Васильевича?
Растерянность доктора, от внимания которого не скользнул отнюдь не дружеский маневр дворника, прошла: ее как рукой сняло. А на ее место начал заступать гнев.
— Да что здесь происходит, в конце-то концов! — воскликнул он и сам подступил к дворнику на шаг. — Изволь-ка объясниться!
Михаил Георгиевич сознательно перешел на «ты», указывая своему странному собеседнику на лежавшую между ними социальную пропасть. Этот прием никогда не нравился доктору — слишком уж много в нем было от глупого и ничем не обоснованного снобизма, — но в бытность свою полицейским врачом, Михаил Георгиевич — по нередкому общению с другими полицейскими чинами — научился его использовать и даже признал вполне справедливым то, что однажды ему постарался втолковать сам Сергей Ильич Инихов[667]:
«Ваши личные убеждения, симпатии и антипатии, — говорил тогда Сергей Ильич, — никакого значения не имеют. Если вы хотите чего-нибудь добиться от человека, явно стоящего ниже вас по социальной лестнице, также явно дайте ему это понять. В девяти случаях из десяти это обязательно сработает: человек окажется дезорганизованным. Из-под внешнего налета бывалого городского обывателя, которому сам черт запанибрата, мгновенно покажется крестьянин. А крестьянин крепок мужицкой памятью: с барином спорить нельзя!»
«А в десятом случае?» — не преминул тогда же поинтересоваться доктор.
«В десятом, — с улыбкой ответил Сергей Ильич, — вы нарветесь на крупные неприятности».
«То есть?»
«По морде дадут», — вот так просто пояснил Сергей Ильич и пыхнул на доктора дымом своей неизменной сигары.
Дворник выглядел внушительно и пусть и был намного старше Михаила Георгиевича, вполне мог оказаться этим самым «десятым случаем»: Михаил Георгиевич не отличался особенной физической крепостью. Но случилось иначе.
Дворник вдруг почесал не прикрытый шапкой затылок, отступил в сторону — от арки; как бы открывая доктору путь к отступлению — и куда более любезным, чем прежде, тоном поинтересовался:
— Кто вы?
Тон дворника хоть и стал любезнее, но заискивания в нем не появилось: тут было что-то иное…
«Случай десятый, но неординарный!» — сообразил Михаил Георгиевич и не стал искушать судьбу: рассказал и о себе, и о том, что приключилось с ним по дороге к Сушкину, и то, что приключилось в сливочной лавке.
Дворник выслушал — чрезвычайно внимательно — и неожиданно широко улыбнулся:
— Так вы из наших!
Михаил Георгиевич не удивился: столичные дворники были надежной опорой полиции и даже больше того: в их обязанности прямо входило сотрудничество, считая не только осведомительство о подозрительных субъектах и всяких происшествиях, каким-то образом ускользавших от внимания наружной полиции, но и прямую — по необходимости — помощь. Каждого претендента на должность столичного дворника — прямо от поступавших еще помощниками — тщательно проверяли на благонадежность, и каждый из этих людей не только дорожил своим местом, но и на самом деле являлся истинным приверженцем порядка: как в прямом, так и в переносном смыслах! Ныне такое положение вещей может казаться неправильным, а кому-то — и отвратительным, но если вдуматься, в нем не было ничего плохого. Наоборот: дворники, считавшие себя частью правоохранительной — в лучшем из возможных понимании — системы, твердо и нерушимо стояли на пути всяческих злодейств. Тогда — в отличие от нашего времени — ограбить и даже убить могли где угодно, но только не во дворе — ни в собственном, ни в чужом! От четырех часов пополудни до шести утра с сентября по март и от восьми вечера до восьми утра с марта по сентябрь дворники стояли на постах, расположенных так, чтобы в поле зрения попадали все возможные входы и выходы — во дворы, из дворов, в дома, из домов… Это называлось обязательными дежурствами, и сам закон — городское положение — запрещал во время этих дежурств отвлекать дворников на любые другие работы. Отвлечь от дежурства дворника не мог никто: даже его прямой наниматель!
Зная всё это, Михаил Георгиевич не удивился тому, что дворник дома Ямщиковой назвал его своим. Но тут же удивился другому: на груди у дворника был закреплен жетон — как раз свидетельство того, что он, дворник, находился на дежурстве. Почему же тогда он сидел в каморке, а не стоял на посту, каковой пост, очевидно, должен был размещаться с внешней — по линии — стороны арки? Ранее это соображение почему-то ускользнуло от Михаила Георгиевича, но теперь оно всплыло, и Михаил Георгиевич вновь перешел в наступление — несмотря на состоявшееся знакомство и как бы примирение.
— Почему вы здесь, а не на посту? — резко спросил он.
Дворник ответил незамедлительно:
— Еще утром пришло распоряжение не высовываться: облава!
— Ах, да! — припомнил Михаил Георгиевич[668]. — Конечно! Но разве она еще не закончена?
— Да Бог ее весть… но приказа вернуться на службу еще не поступало!
— Странно…