— Да. Но вы же понимаете…
Михаил Георгиевич кивнул: дворник, разумеется, не мог самовольно нарушить прежнее распоряжение только потому, что видел — породившая его причина исчезла! Он должен был ждать формальной отмены приказа.
— А где же ваша собачка? — спросил между тем дворник, обрывая задумчивость доктора.
— Да вот же она! — Михаил Георгиевич отвернул воротник, из-за которого немедленно показалась недовольно пыхтевшая мордочка Линеара: Линеар по-прежнему не понимал, почему его, уже вкусившего было — ароматом великолепного молока — долгожданный обед, так и не накормили.
— Ути-ути-ути… — залепетал дворник. — Махонький-то какой!
— Совсем крошка! — подтвердил Михаил Георгиевич.
— М-да… жаль бедолагу! Но вы не серчайте на нашего брата: работа у нас такая. А в каждой — вы знаете — работе есть и не самые приятные моменты!
Михаил Георгиевич искоса бросил на дворника взгляд, но тот, похоже, говорил искренне.
— Да, Михаил Георгиевич, неприятно это — гнать из собственной подворотни несчастные существа, да еще прямиком на фургон городского подрядчика собак[669]! Ведь тоже твари Божьи… а что же делать? Требование такое!
Михаил Георгиевич снова прикрыл Линеара воротником и, не желая выслушивать страшные подробности — он и без дворника был о них осведомлен, — вернулся к первопричине:
— Так что же ферма? Прово́дите?
Дворник на секунду-другую замялся как будто в нерешительности, а потом признался:
— Проводить-то, конечно, могу, да только зря время потеряете!
— Это еще почему?
Дворник рассказал Михаилу Георгиевичу о визите в лавку санитарного инспектора: такое происшествие никак не могло остаться без его внимания. Рассказал он и то, что ферму закрыли «на всякий случай»:
— Новшества там изрядные, не каждому по душе. Побоялся Петр Васильевич, что к нему претензии будут, вот и решил: закрыться на день от греха подальше! А там уж видно будет — не каждый же день этот гад сюда шляться повадится… ног ему никаких не хватит! Да и занятия повыгодней у него — к гадалке ходить не надо — имеются.
Эта новость многое объяснила Михаилу Георгиевичу — в частности, почему его так нелюбезно приняли в лавке, — но в то же время повергла в уныние:
— Что же делать? Линеара нужно накормить!
— Линеара? — не понял дворник.
— Это его так зовут… — доктор осторожно похлопал себя по груди: там, где под пальто притаился щенок.
— Ах, вот оно что… — во взгляде дворника промелькнула лукавая усмешка. — Линеар стало быть… ну так, конечно, да: Линеара нужно покормить!
— Но если ферма закрыта…
— А вы на ферму вдовы ступайте: та еще точно работает!
— Говорят, товар у нее… не очень?
— Что правда, то правда. Дрянь, откровенно сказать, товарчик!
— Зачем же тогда советуете?
— А выбор какой?
И тут, наконец, Михаила Георгиевича осенило:
— А может вот как поступим? Я денег дам, а вы в лавку сходите? Вас-то они не погонят…
Но дворник только головой покачал:
— Да мы и вместе могли бы сходить: не в этом затруднение. Затруднение в том, что нет у них ни молока, ни сливок. Ирод — инспектор этот — работать не дал: ферма закрылась, поставок не было. Только те, что с самого утра успели принести, но это молоко давно уже продано.
— Да, — расстроенно пробормотал Михаил Георгиевич, — о сливках они и сами предупредили, но молоко…
— Нет и его, поверьте! — дворник махнул рукой в сторону окошка своей каморки. — С час назад Алтуфьева из седьмого последний бидон купила. Сам видел: прошла мимо, несла бидон и страшно ругалась… то есть, слов-то я, разумеется, не слышал, но она всегда страшно ругается, если что не по ней. А тут — понятно: молоко из лавки ей не по карману, на ферму она прямиком ходит. Но сегодня… эх… детишек у нее шестеро, погодки. Без молока не оставишь!
Михаил Георгиевич приуныл: всё складывалось не в его пользу. И даже хуже: теперь уже и к Сушкину не было смысла подниматься с просьбою прикупить в лавке молока. Надеяться же на то, что у репортера в доме и без того имелись запасы такого рода продуктов, не приходилось: репортер славился любовью к еде и выпивке, но только не к сливочно-молочной диете! Да и какие запасы могли быть в те времена, о которых мы взялись живописать? Когда до создания первого бытового электрического холодильника оставалось еще добрых одиннадцать лет, а широко применявшиеся в домах устройства, заполнявшиеся льдом, — этакие наследники «ледников» минувших эпох — были предназначены для хранения, в первую очередь, мяса? Кроме того, львиную долю «на рынке» молочной продукции занимали непастеризованные молоко и сливки, что — с холодильником ли, без — резко ограничивало срок их хранения. Молоко и сливки старались употреблять тут же: купил и выпил. А сами покупки осуществлялись ежедневно; чаще — по утрам. И тот факт, что на ферме Петра Васильевича имелась линия пастеризации, в этом смысле ничего не менял. Тем более что сам Петр Васильевич пастеризованную продукцию реализовывал не окрест, а туда, куда без оной технологии поставить ее было бы невозможно.
И все же кое-какая надежда пробилась лучиком света в мрачные размышления Михаила Георгиевича:
— Скажите, — оживая, подступился он к дворнику, — но коров-то доили?
— Конечно!
— А если молоко не поставили в лавку, куда же его дели?
Дворник задумался, а потом пожал плечами:
— Скорее всего, в чаны слили.
— Что еще за чаны? — не понял Михаил Георгиевич.
Дворник, вообще к Петру Васильевичу относившийся очень уважительно, но к его новшествам — с опаской, нахмурился:
— Есть такие на ферме. В них молоко подогревают. На мой взгляд, пустая трата времени и порча продукта: это же надо — подогреть, но не вскипятить, охладить и… кипяченое-то — гадость, а уж такое…
— Пастеризация! — осенило Михаила Георгиевича.
— Вы пробовали? — Дворник явно не понял мудреного слова и, пропустив его мимо ушей, зацепился за сам восторг, явственно отразившийся в восклицании доктора. — Неужели понравилось?
Михаил Георгиевич покачал головой:
— Слышал, но не пробовал. Впрочем, говорят, на вкус пастеризованное молоко ничем не отличается от обычного!
— Такого просто не может быть! — с полной убежденностью в своей правоте возразил дворник. — Не может и всё!
— Ну, хорошо… посмотрим!
— Как так?
— Просто! — Михаил Георгиевич повеселел. — Проводите меня: вас ведь впустят на ферму?
Дворник наморщил лоб, почесал его всей пятерней — он явно что-то прикидывал в уме, — но в итоге ответил утвердительно:
— Да: меня, я думаю, впустят!
— Тогда идемте!
— Ну что же…
И они — ведомый дворником по лабиринту междворовых переходов Михаил Георгиевич — пошли.
От нового к старому
В сопровождении дворника всё оказалось не таким запутанным, как выглядело на первый взгляд. Уверенно поворачивая и не менее уверенно после каждого поворота выбирая дорогу — среди разбегавшихся в разные стороны тропинок, — дворник быстро, за какие-то две-три минуты, довел Михаила Георгиевича до молочной фермы.
Двор, на котором находилась ферма, был куда больше тех, через какие Михаилу Георгиевичу уже довелось пройти: кажется, мы упоминали, что некогда здесь находились сад и огород. От них давным-давно ничего не осталось: только пара старых одичавших вишен и не менее старая и тоже одичавшая яблоня с приземистым стволом, разделявшимся надвое почти у самого корня — верный признак того, что когда-то дичок победил и тоже пошел в рост. И хотя и сада, и огорода давно и след простыл, двор оставался незастроенным: прежде здесь разгружались и загружались многочисленные фургоны, приезжавшие на склад, а позже, когда участок перешел к домовладению Ямщиковой, было решено оставить всё «как есть». Несмотря на разнообразные предложения застройщика, новые владельцы застраивать двор не стали. Вероятно, это было своего рода стратегическим решением — сохранять свободной под непредвиденные нужды землю.