Возле храма Согласия собрались уже знакомые нашему читателю Гней Волкаций, Публий Клодий, Габиний Сильван и Корнелий Приск, которые с видимым нетерпением поджидали всех остальных, с кем они условились здесь встретиться после окончания ристаний в цирке.
Вскоре явился Лициний Дентикул, державший под мышкой складную игральную доску и явно не терявший надежды скоротать время за игрой в кости до начала зрелища.
Этому страстному игроку суждено было попасть на страницы истории благодаря Цицерону[262], который примерно полвека спустя с возмущением вспоминал о нем, как о величайшем негодяе, ибо тот «без всякого стеснения играл даже на Форуме».
Дентикул жил на Велабре и вел праздный образ жизни, целыми днями шатаясь по городу в поисках таких же, как и он сам, любителей испытать в игре благосклонность Фортуны. Его нередко видели в самых дешевых и грязных тавернах, где он не брезговал водиться с отпетым сбродом, лишь бы спастись от скуки, если не находил желающих бросить кости в более приличных местах.
Всеобщую известность он снискал буйными скандалами и потасовками. В отношениях с людьми он был непредсказуем, к тому же отличался огромным ростом и необычайной силой. В кулачных боях он не знал себе равных. Как-то он затеял драку на Бычьем рынке, которая закончилась невиданным погромом, увечьями и даже гибелью нескольких человек, раздавленных в толпе из-за возникшей паники. Дентикул за это привлечен был к судебной ответственности. Его непременно приговорили бы к изгнанию, но благодаря заступничеству друзей и подкупу судей он отделался лишь большим штрафом в казну. Можно было бы не задерживать внимание читателя на личности этого сумасброда, но нам еще предстоит встретиться с ним позднее в один из значимых моментов повествования, когда Дентикул из-за своего неистового нрава едва не навлек на римлян большую беду.
Вслед за Дентикулом пришел Вибий Либон, как всегда жизнерадостный и неугомонный. Он принес с собой деревянные таблички со списком имен гладиаторов, участников выступления, и раздал их друзьям, которые с интересом принялись их рассматривать.
В этот момент показались Минуций и Ювентина, пробиравшиеся сквозь толпу со стороны курии.
Еще утром, перед тем как отправиться в цирк, Минуций вызвал к себе Неэру и объявил ей, что намерен взять Ювентину с собой на Форум, для чего девушку необходимо как следует приодеть.
Старая эфиопка изумилась.
— Как? Ты хочешь вместе с ней присутствовать на зрелище?
— А что тут такого? — с невозмутимым видом спросил Минуций.
— Подумай сам, как отнесутся к этому твои друзья? А если они приведут с собой жен, дочерей? Каково им будет рядом с рабыней? Ведь это будет верх неприличия, настоящий скандал, если свободные римские матроны окажутся в обществе с…
— Особенно если это будут жены Либона и Клодия, — со смехом прервал няньку Минуций. — Эти две жабы рядом с Ювентиной будут выглядеть еще отвратительнее… В стане римлян, избравших себе в консулы простого арпинского крестьянина, — продолжил он философским тоном, — женщины тоже должны состязаться в доблести, а не в знатности и родовитости.
— Значит, ты все это придумал из одного пустого тщеславия? — покачала головой Неэра.
— Как ты не поймешь, старая! Мне нужно кое-кому напомнить, что я приобрел очень дорогую игрушку, не пожалел на нее больших денег. Я хочу, чтобы весь город узнал, что Минуций заплатил за девушку больше, чем претор Лукулл за своего ученого грамматика. Может быть, после этого мне смелее будут давать взаймы…
— Ах, мой господин! Ты и так весь в долгах и…
— Довольно, помолчи ради всех твоих черномазых богов! Лучше поразмысли, во что бы нам одеть ее, нашу куколку…
— О чем тут думать? — проворчала старуха. — Вон твоя Никтимена оставила сколько всякого тряпья! Там есть совсем новое гальбиновое платье. Никтимена его почти не носила. Оно ей было тесновато, а Ювентина еще не успела растолстеть, как эта обжора…
— Ну-ка, попридержи язык, — строго остановил Минуций старую няньку. — Если ты думаешь, что я навсегда порвал с Никтименой, то ошибаешься. Впредь говори о ней уважительно.
Когда Минуций ушел, Неэра принялась за дело: достала из сундука в летней спальне господина упомянутое платье из гальбина и другие вещи, принадлежавшие раньше его любовнице.
Все это она унесла в свою комнату, после чего позвала Ювентину.
Ювентина, по характеру уравновешенная и сдержанная, не выказала ни удивления, ни радости, когда Неэра сообщила ей, что сегодня она должна будет сопровождать господина на Форум и — о, счастливица! — увидит настоящий бой гладиаторов. Такое зрелище было доступным лишь свободным римским гражданам, их женам и детям. Старуха с неподдельным завистливым вздохом добавила, что сама была бы не прочь хоть одним глазком посмотреть на гладиаторов.
Опасения Неэры, что с платьем придется повозиться, оказались напрасными. Когда Ювентина предстала перед ней в чудесном нежно-зеленом гальбине[263], одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, как оно хорошо сидит на ней и как ей идет.
Неэра была чрезвычайно довольна этим обстоятельством, избавившим ее от лишних хлопот.
— Великолепно, превосходно, — приговаривала она, со всех сторон оглядывая девушку. — Ни убавить, ни прибавить. Слов нет, как хорошо…
В тот момент, когда Ювентина набросила поверх платья огненного цвета лацерну, дверь приоткрылась, и в комнату осторожно заглянул Пангей.
— А, заходи, заходи, — пригласила его Неэра. — Вот, полюбуйся-ка! Не правда ли, замечательно?
Юноша, войдя в комнату и увидев Ювентину в роскошном наряде, волшебно озарявшем ее природную красоту, словно прирос к месту от восхищения и долго молчал.
— Божественно! — наконец, вымолвил он.
В час после полудня из цирка вернулся Минуций.
Он был в прекрасном настроении, так как сделал удачные ставки при забегах колесниц и выиграл тысячу сестерциев.
Осмотрев Ювентину в ее новых ярких одеждах, он выразил полное удовлетворение ее видом, отметив только отсутствие у нее украшений.
Потом он пообедал и лег спать, приказав разбудить его около крайнего часа[264].
Неэра, чтобы ничто не потревожило покой господина, выпроводила из дома всех рабов, которые во главе с Пангеем отправились в ближайшую харчевню угостить себя праздничным обедом.
Неэра и Ювентина в это время занялись выбором украшений.
Проснувшись, Минуций завернулся в белоснежную тогу и поверх нее надел греческую хламиду бирюзового цвета, носимую в ту пору завзятыми щеголями.
Неэра вывела к нему из своей комнаты наряженную Ювентину.
— Царица! — произнес Минуций, с довольной улыбкой глядя на девушку.
Через минуту они вышли из дома. По пути молодой римлянин наставлял Ювентину:
— Что бы ты сегодня ни услышала от меня или от моих друзей — сохраняй спокойствие. Постарайся забыть, что ты рабыня. А ну, голову выше! Гляди смелее! Грудь вперед! — командовал он ей, словно центурион новобранцу. — Девушка ты красивая, но этого мало. Нужно, чтобы в одной только поступи твоей чувствовалась сама богиня…
— Кажется, я догадываюсь, — решилась сказать ему Ювентина. — Как и вчера, когда ты поразил своих друзей на пиру, пообещав уплатить за меня умопомрачительную сумму денег, так и теперь я нужна тебе для того, чтобы ты по-прежнему мог их дразнить…
— Ты очень сообразительна, — усмехнулся Минуций. — Впрочем, сегодня ты мне понадобишься в качестве номенклатора[265]…
— Номенклатора? — удивилась девушка.
— Я ведь слышал вчера от Волкация, что ты принадлежала ланисте Аврелию и что тебе знакомы многие гладиаторы из его школы. Вот и будешь мне подсказывать, кто из них чего стоит. Раньше я частенько бывал на Квиринале, чтобы перед самыми играми приглядеться к бойцам, оценить их силу и отвагу. Это всегда помогало мне делать верные ставки. Но последние два месяца меня не было в Риме, а состав учеников школы, как ты сама понимаешь, быстро меняется. Вряд ли там много осталось из тех, кого я знавал раньше.