Само название улицы свидетельствовало о том, что в древнейшие времена, когда Рим еще не был одним городом и состоял из отдельных поселков, разбросанных по возвышенностям среди малярийных болот, на этом месте жили пришельцы из Этрурии, о чем напоминала и старинная статуя этрусского бога Вертумна[268], которая стояла у самого выхода улицы на Форум.
Окинув взглядом площадь, Ювентина принялась рассматривать передние ряды зрителей. Там разместились богачи в белоснежных тогах вместе со своими женами и детьми.
В глазах у нее зарябило от ярких и разноцветных одежд матрон и девушек, от сверкавших на них украшений из золота и драгоценных камней, свидетельствовавших о том, что со времени отмены Оппиева закона римские женщины уже не знали никакой меры и удержу в стремлении к роскоши. Ювентина знала, с каким наслаждением вспоминали римлянки о наиболее внушительной победе, которую когда-либо женская половина Рима одерживала в борьбе за свои насущные интересы.
Это была давнишняя и вместе с тем хорошо известная всем история.
Закон о роскоши, принятый по предложению народного трибуна Гая Оппия[269] в самый разгар войны с Ганнибалом, установил запрет римским женщинам иметь более полуунции золота, носить окрашенную в разные цвета одежду, а также ездить в повозках по Риму и по другим городам или вокруг них на расстоянии одной мили.
Закон этот действовал более двадцати лет, но в консульство Марка Порция Катона и Луция Валерия Флакка[270], спустя семь лет после окончания войны, терпению женщин пришел конец. Они по сути дела открыто восстали против Оппиева закона и заставили мужчин отменить его.
В тот день, когда в народном собрании должны были поставить на голосование быть или не быть закону, тысячные толпы матрон и девушек заполнили все улицы и подходы к Форуму. Женщины хватали за руки и умоляли мужчин, идущих на собрание, голосовать за отмену закона, лишившего их, может быть, единственной радости в жизни — наряжаться и носить украшения. На помощь своим городским подругам в Рим стекались и сельские жительницы. Все вместе они убеждали мужчин согласиться с тем, что теперь, когда республика цветет и люди день ото дня богатеют, женщинам нужно возвратить украшения, которые они прежде носили.
Под влиянием этих жалостливых мольб и настойчивых увещеваний противников Оппиева закона стало заметно больше, чем его сторонников. Последних возглавил негодующий Марк Порций Катон, обрушивший на требования женщин всю силу своего красноречия.
Он обвинял их в дерзости, безрассудстве, распущенности, в стремлении блистать золотом и пурпуром, разъезжая по городу на колесницах, подобно триумфаторам, одержавшим победу над законом, который был принят для блага государства.
Против Катона выступил с не менее убедительной, но более прочувственной речью народный трибун Луций Валерий, считавший Оппиев закон слишком суровым и несправедливым.
Живыми красками обрисовал он то безрадостное и унизительное положение, в каком оказались женщины Рима по сравнению с женщинами других италийских городов.
— Сколько же, клянусь богами, рождается в их сердцах боли и негодования, — восклицал Валерий, обращаясь к собранию, — когда они видят, что женам наших союзников оставлено право носить украшения, а им это запрещено; когда видят, как те, блистая золотом и пурпуром, разъезжают по улицам в пышных повозках, а наши жены за ними идут пешком, будто не Рим владыка державы, а города-союзники! Такое зрелище может ранить и мужское сердце!
Речь Валерия была выслушана благосклонно значительным большинством собрания, но, чтобы приступить к голосованию, требовалось согласие всех народных трибунов, а двое из них (это были братья Марк и Публий Бруты) заявили, что никогда не допустят отмены закона, и воспользовались своим правом «вето». Собрание было распущено. Порций Катон торжествовал.
Однако на следующий день еще больше женщин, чем прежде, высыпало на улицы. Громадной толпой окружили они дом Брутов и не расходились до тех пор, пока не уговорили их отказаться от своего «вето».
После этого на Форуме состоялось голосование, и все без исключения трибы высказались за отмену Оппиева закона вопреки предостережениям мудрого Катона о губительных последствиях роскоши, за которой должны были прийти ее неразлучные спутники — сребролюбие, стяжательство и связанные с ними преступления и гражданские распри.
На арене продолжалась жаркая схватка между «лузориями» и «пегниариями». Но зрителям уже наскучила эта показная театрализованная борьба. Нетерпение их нарастало — все ждали настоящего боя.
Зрители поглядывали на Ростры, но там по-прежнему никого не было. Видимо, что-то задерживало высших должностных лиц государства. В толпе уже слышались тревожные разговоры: уж не случилось ли чего? не получили ли консулы какие-нибудь недобрые сообщения из Галлии?
Как раз в это время Минуций и его друзья обсуждали последнюю новость — восстание тектосагов во главе с их вождем Копиллом, изменившим договору с римлянами и заключившим союз с кимврами.
Ювентина поначалу не без интереса прислушивалась к этому разговору, но вскоре внимание ее привлекли веселый шум и смех собравшихся внизу под помостом молодых плебеев, которые, окружив седоволосого старика, упрашивали его растолковать значение сновидений, так или иначе связанных с гладиаторами.
— Скажи, почтенный Куртизий, бывают ведь сны, когда и самому приходится выступать гладиатором? — спрашивал старика молоденький юноша в тоге-претексте с пурпурной каймой, какие носили несовершеннолетние.
— В таких случаях, мой милый, — добродушно отвечал старый плебей, — в таких случаях нужно ожидать либо судебного разбирательства, либо другого какого преследования. Скажем, если на тебе оружие гладиатора убегающего, например, «ретиария»[271], то ты будешь ответчиком, а оружие гладиатора нападающего, «мирмиллона»[272] или «секутора»[273], означает жалобщика… Ну, а если, — продолжал Куртизий, — если подобный сон приснится вот такому молоденькому, как ты, Клувий, еще неженатому, так это непременно к скорой свадьбе…
В толпе молодых людей грянул дружный хохот.
— Поздравляем, Клувий!.. Поздравляем! — послышались со всех сторон насмешливые голоса, а юный Клувий, покраснев от смущения и досады, нахмурился и крепко стиснул зубы, чтобы лишним словом не вызвать еще большего веселья.
— Притом очень важно, — снова заговорил Куртизий после того, как все угомонились, — очень важно, с кем дерешься… Вот, например, кто бьется с «фракийцем»[274], тот возьмет жену богатую, коварную и любительницу во всем быть первой. Почему богатую, спросите вы? Потому, что «фракиец» весь в латах. А коварную потому, что меч у него кривой, а первенствующую, потому что он чаще всего наступает…
— А если бьешься с «самнитом»[275]? — поинтересовался кто-то.
— Кто бьется с «самнитом» при серебряном оружии, тот возьмет жену красивую, не очень богатую, зато верную, хозяйственную и уступчивую, потому что такой боец чаще отступает перед «фракийцем» или «галлом»[276], а доспехи и оружие у него более красивые… А вот если кому приснится, что он схватился с «секутором», то получит в жены богатую красотку, но капризную и заносчивую. От такой жди хлопот… «Ретиарий» и того хуже, потому что тот, кто увидит его во сне, женится на бедной, страстной и распутной, то есть такой, что будет отдаваться всем желающим, настоящая волчица… «Андабат»?[277] Этот означает, что жена будет богатая и знатная, но умом недалекая. Богатая и знатная потому, что боец на коне, а глупая, потому что «андабат» ничего не видит в своем шлеме без отверстий для глаз… А вот «провокатор» означает жену красивую и милую, но уж больно жадную до любовных утех. Такая, как сказал один греческий мудрец, и самого сильного мужа высушит пуще огня и до времени в старость загонит…
В это время Минуций, тронув Ювентину за плечо, протянул ей табличку с именами гладиаторов.
— А ну-ка, посмотри, кого ты знаешь в этом списке? — сказал он.
Девушка взяла табличку и быстро пробежала ее глазами.