32. Правильно говорит Антисфен, что мы должны желать врагам все блага, кроме доблести, потому что ею не просто владеют, а добиваются победы (Плутарх. О счастье или доблести Александра, II, 3. — Гуттен, т. 9, с. 56).
33. В связи с этим Антисфен говорит, что души схожи с телами, в которые они заключены (Венецианские схолии к «Илиаде», XXIII, 65).
34. Так как он имел опыт и по этой части, то разрешает им пить, исходя из своих возможностей, говоря в шутку, что безрассудны те люди, которые, имея всё необходимое в избытке, не осмеливаются им свободно пользоваться, и что эта самая книга представляет собой, как кажется, сочинение Антисфена «Об употреблении вина». В ней рассказывалось о вине и о некоторых признаках Диониса (Аристид. Речи, XXV, 560. — Диндорф, т. 1, с. 496).
35. Я согласен с Антисфеном, который говорит, что, если бы ему попалась сама Афродита, он пронзил бы её стрелой, потому что она погубила много наших прекрасных и достойнейших женщин, а также называет любовь пороком природы. Несчастные, попав под её власть, называют болезнь божеством. Таким образом доказывается, что невежественные люди из-за незнания подчиняются наслаждению, которое не следует допускать, хотя оно зовётся божеством и дано богами для потребностей продолжения рода (Климент Александрийский. Строматы, II — Поттер, с. 485).
36. Жениться следует для воспроизведения рода, сходясь для этого с самыми прекрасными женщинами. И любви не должен чуждаться мудрец, ибо только он знает, кто достоин её (Диог. Лаэрт., VI, 11).
37. Следует сходиться только с такими женщинами, которые будут вам за это признательны (Диог. Лаэрт., VI, 3).
38. — Ну, хорошо, — сказал Каллий. — А ты, Сократ, что можешь сказать, почему ты вправе гордиться таким бесславным искусством, которое ты назвал?
— Уговоримся сперва, — сказал Сократ, — в чём состоит дело сводника. На все мои вопросы отвечайте без замедления, чтобы нам знать всё, в чём придём к соглашению. Вы тоже так думаете?
— Конечно, — отвечали они. Сказавши раз «конечно», после этого все давали ответ этим словом.
— Итак, — начал Сократ, — задача хорошего сводника — сделать так, чтобы тот или та, кого он сводит, нравился тем, с кем он будет иметь дело, не правда ли?
— Конечно, — был общий ответ.
— Одно из средств нравиться не состоит ли в том, чтобы иметь идущий к лицу фасон причёски и одежды?
— Конечно, — был общий ответ.
— Не знаем ли мы и того, что человек может одними и теми же глазами смотреть на кого-нибудь дружелюбно и враждебно?
— Конечно.
— А что? Не бывает ли так, что одни речи возбуждают вражду, другие ведут к дружбе?
— Конечно.
— Хороший сводник не будет ли из всего этого учить тому, что помогает нравиться?
— Конечно.
— А какой сводник лучше, — который может делать так, чтобы его клиенты нравились одному, или который — многим?
Тут голоса разделились; одни сказали: «Очевидно, который очень многим», — а другие: «Конечно».
Сократ сказал, что и относительно этого все согласны, и продолжал:
— А если бы кто мог делать так, чтобы люди нравились даже целому городу, не был ли бы он уже вполне хорошим сводником?
— Несомненно, — был общий ответ.
— Если бы кто мог делать такими людей, во главе которых он стоит, не был ли бы он вправе гордиться этим искусством и не был ли бы вправе получать большое вознаграждение?
Когда и с этим все согласились, он продолжал:
— Таков, мне кажется, наш Антисфен.
— Мне передаешь ты, Сократ, это искусство? — сказал Антисфен.
— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — я вижу ты вполне изучил и родственное этому искусство.
— Какое это?
— Искусство завлечения, — отвечал Сократ.
Антисфен, ужасно обидевшись, спросил:
— Какой же поступок такого рода ты знаешь за мной, Сократ?
— Знаю, — отвечал он, — что ты завлёк нашего Каллия к мудрому Продику, видя, что Каллий влюблён в философию, а Продику нужны деньги; знаю, что ты завлёк его к Гиппию из Элиды, у которого он научился искусству помнить, и оттого с тех пор стал ещё более влюбчивым, потому что никогда не забывает ничего прекрасного, что ни увидит. Недавно и мне ты расхваливал этого проезжего из Гераклеи и, возбудив во мне страсть к нему, познакомил его со мною. За это я, конечно, тебе благодарен: человек он, мне кажется, в высшей степени благородный. А Эсхила из Флиунта разве ты мне не расхваливал, а меня — ему? И не довёл ли ты нас до того, что мы, влюбившись под влиянием твоих речей, бегали, как собаки, разыскивая друг друга? Так, видя, что ты можешь это делать, я считаю тебя хорошим завлекателем. У кого есть талант узнавать, какие люди полезны друг другу, и кто может возбуждать в них взаимную страсть, тот мог бы, мне кажется, и город склонить к дружбе, и браки устраивать подходящие: он был бы дорогим приобретением и для города, и для друзей, и для союзников. А ты рассердился, как будто я обругал тебя, назвав тебя хорошим завлекателем.