По словам Диокла (Диог. Лаэрт., VI, 13, 22—23), Антисфен первым сделал внешними признаками своей школы будничный облик (schema) человека физического труда, раба и бедняка, — короткий рабочий плащ, надеваемый на голое тело (tribon), нищенская котомка (pera) и посох странника, изгоя и бродяги (bactron). Эти детали стали приметами, атрибутами, эмблемой кинического философа. Чтобы быть ближе к природе, киники не стриглись, но брились, ходили босиком. Однако не внешность, не «образ жизни» отличает кинизм Антисфена. В его лице новая школа нашла своего схоларха, архегета и главного теоретика. Теории и знания, оторванные от жизни, чисто спекулятивную философию он не признавал. Нужно «доказывать не словами, а делом» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, IV, 4). Добродетель нуждается не в многословии, а в делах и «сократовской силе» (Диог. Лаэрт., VI, 11).
Учеником и продолжателем Антисфена источники называют Диогена Синопского. Кроме того, Аристотель упоминает каких-то «антисфеновцев» (antistheneioi). Буржуазные учёные, отрывающие Антисфена от кинизма и Диогена от Антисфена (Дадли, Сейер), говорят о существовании какой-то особой, некинической секты, основанной Антисфеном. Но науке не известно ни одно конкретное имя «антисфеновца», кроме прославившихся своей необычностью киников. Кто же в таком случае эти загадочные «антисфеновцы»? Мне кажется правдоподобным лишь одно объяснение: антисфеновцами Аристотель называл тех киников, которые восприняли только теоретические положения Антисфена, но отвергли внешний («собачий») образ жизни кинических проповедников.
Имя Диогена Синопского (ок. 412—323 гг. до н. э.) получило несравненно большую известность, чем имя его учителя. Популярность Диогена основана на его свободомыслии и непреклонном правдолюбии, несгибаемой воле, грубом и едком остроумии, аскетической жизни, вокруг которых в народе слагались мудрые легенды и анекдоты.
Ещё в древности Диоген почти превратился в фигуру из мифологии, «небесную собаку». Многовековая традиция, накапливая вокруг его имени хрии, апофтегмы, меткие слова, побасенки, превратила его в народного героя, фольклорного мудреца, правдоискателя и пророка, который, не смотря на свою бедность и бесправность, бесстрашно бросает в лицо сильных мира слова протеста и осуждения. На протяжении столетий образ Диогена настолько стал легендарным, что из груды апокрифов трудно извлечь достоверное. Источники порой полны неразрешимых противоречий. Так, например, мы находим в них пять (!) версий обстоятельств смерти мудреца.
Диоген — излюбленный герой кинических и ряда стоических писателей, для которых он «патрон» и «святой», наподобие Геракла. Эти философы нередко приписывали ему слова и поступки, которые были им желательны, но вряд ли были произнесены или совершены в действительности. Таким образом, облик Диогена менялся со временем, отражая в себе исторические и классовые сдвиги, обрастая различными домыслами. В обширном «жизнеописании Диогена» у Диогена Лаэртского неразборчиво смешано легендарное и историческое, апологетическое и враждебное. Дион Хрисостом в серии так называемых «диогеновских речей» (VI, VIII, IX, X) представляет образ идеального киника. Максим Тирский, Эпиктет и Юлиан дают свои варианты кинизма и образа Диогена.
Диоген родился в богатом портовом городе на южном берегу Чёрного моря, в Синопе, старой милетской колонии, известной своим флотом, ремеслом и торговлей. Его отец был человеком состоятельным, выполнявшим какие-то финансовые функции. Предание говорит, что он вместе с отцом участвовал в фабрикации фальшивых монет и поэтому был вынужден уйти в изгнание (Диог. Лаэрт., VI, 20; 56). Уход Диогена из родного города, по каким бы причинам он ни произошел, не может запятнать его как философа, ибо это случилось до того, как он надел плащ киника. Изгнание для Диогена, как свидетельствуют источники, не было злом: благодаря ему он стал философом (Диог. Лаэрт., VI, 49; Стобей. Антолог., II, 40, 9 и др.). Апологетическая киникостоическая традиция связывает рассказы о занятиях Диогена «перечеканкой монет» с якобы полученным им от дельфийского оракула наставлением: «paracharaxon to nomisma», которое он понял сначала буквально, а затем в переносном смысле[6] (Диог. Лаэрт., VI, 71; Максим Тирск., 35. 5; 6; Юлиан, VI, 188). Таким образом, получается, что история о фабрикации фальшивых монет могла быть сочинена в порядке осмысления оракула.
6
Буквальное значение оракула: "Перечеканивай монету", — по слово nomisma имело также значение "закон", "обычай", "установление"