— Иногда мне кажется, что у меня и вовсе не было детства. Может, оно мне просто приснилось?
Я спросил напрямик, как ее зовут.
— Мэри, — ответила она спокойно.
— Это твое настоящее имя? — я уже давно сказал ей свое, но она по-прежнему звала меня Сэмом.
— Конечно, настоящее. С тех пор как ты меня назвал этим именем, я — Мэри.
— Ладно, ты моя дорогая и любимая Мэри. А как тебя звали раньше?
В глазах у нее промелькнула какая-то затаенная боль, но она ответила:
— Одно время я носила имя Аллукьера.
— Аллукьера, — повторил я, наслаждаясь необычным звучанием. — Аллукьера. Какое странное и красивое имя Аллукьера. В нем есть что-то величественное. Моя дорогая Аллукьера.
— Теперь меня зовут Мэри. — Как отрубила.
Я понимал, что где-то, когда-то с ней случилось какое-то ужасное событие, и память о нем до сих пор отзывается болью. Но видимо, мне просто не суждено было о нем узнать. Что ж, нет, значит нет. Она моя жена, какая есть, такая и есть — мы вместе и навсегда. От одного того, что она рядом, на душе становилось тепло и светло, а это, право же, не так мало.
Я продолжал называть ее Мэри, но имя, которое она носила в прошлом, не давало мне покоя. Аллукьера… Аллукьера… Меня не оставляло впечатление, что где-то я его слышал.
И неожиданно я вспомнил. Настойчивая мысль все-таки раскопала информацию на дальних полках памяти, заваленных всяким бесполезным хламом, от которого невозможно избавиться. Была в свое время то ли секта, то ли колония… Они пользовались искусственным языком и даже имена детям давали новые, придуманные… Точно. Уитманиты. Анархистско-пацифистский культ. Их вышибли из Канады, но они не смогли закрепиться даже в Литл-Америке. Когда-то мне попала в руки книга, написанная их пророком, «Энтропия радости», где было полно псевдоматематических формул, указывающих путь к достижению счастья.
В мире все «за счастье», так же, как все «против греха», но культисты пострадали из-за принятых у них обрядов. Свои сексуальные проблемы они решали очень древним и не совсем обычным по современным понятиям способом, что создавало взрывоопасные ситуации, с какой бы культурой ни соприкасались уитманиты. Даже Литл-Америка была недостаточно далеко, и, если я правильно помню, остатки культистов эмигрировали на Венеру. Но в таком случае никого из них уже нет в живых.
Короче, думать об этом — только забивать голову. Если Мэри была уитманиткой или выросла в их среде, эта ее дело. И уж конечно, я не допущу, чтобы какая-то там культистская философия нарушала согласие в семье; брак, в конце концов, не купчая, а жена — не собственность.
22
В следующий раз, когда я упомянул «Темпус», Мэри не стала спорить, но предложила ограничиться минимальной дозой. Вполне приемлемый компромисс — увеличить дозу никогда не поздно.
Чтобы препарат подействовал быстрее, я приготовил инъекции. Принимая «Темпус», я обычно слежу за часами, и, когда секундная стрелка замирает, это означает, что мне уже достаточно. Но в хижине не было часов, а наши перстни остались где-то на столе. Мы лежали, обнявшись, на широком низком диване у камина и до самого рассвета так и не заснули.
Накатило ощущение тепла и покоя, но сквозь легкий туман пробивалось беспокойство, что препарат не подействовал. Потом я заметил, что восходящее солнце замерло на месте. За окном повисла птица, и, если вглядываться довольно долго, можно было заметить, что крылья у нее движутся.
Я посмотрел на жену. Пират устроился у нее на животе, свернувшись калачиком и сложив лапы вместе. И Мэри, и Пират, похоже, заснули.
— Как насчет завтрака? — спросил я. — Я умираю с голода.
— Готовь, — ответила Мэри. — Если я пошевелюсь, Пират проснется.
— Но ты поклялась любить меня, почитать и кормить завтраком.
Я наклонился и пощекотал ей пятку. Мэри вскрикнула и резко поджала ноги. Пират подскочил вверх и с недоуменным мяуканьем шлепнулся на пол.
— Ну зачем ты? — сказала Мэри. — Из-за тебя я слишком резко дернулась и обидела Пирата.
— Не обращай на него внимания, женщина. В конце концов, ты вышла замуж за меня. — Однако я понимал, что не прав. Когда рядом есть кто-то, кто не принимал «Темпус», двигаться нужно крайне осторожно. По правде сказать, я просто забыл про кота. Ему наверняка казалось теперь, что мы скачем и дергаемся, как пьяные суматошные зайцы. Я хотел приласкать его и заставил себя двигаться медленнее.
Куда там. Пират бросился к своей дверце. Я мог бы его остановить — ведь для меня он не бежал, а еле полз, — но решил, что не стоит, а то он напугается еще сильнее. Просто оставил его в покое и отправился на кухню.
Должен заметить, что Мэри была права: в медовый месяц «Темпус фугит» себя не оправдывает. Почти экстатическое ощущение счастья, что я испытывал до того, тонуло теперь в вызванной наркотиком эйфории. «Темпус» дает очень много, но и потеря была совершенно реальной: естественное чудо я променял на химическую подделку. В общем-то, день — или месяц — прошел неплохо, но лучше бы я держался за настоящее чувство.
К вечеру действие препарата кончилось. Как это всегда бывает после «Темпуса», я чувствовал себя немного раздраженно, однако нашел перстень с часами и занялся проверкой рефлексов. Убедившись, что все вернулось в норму, проверил Мэри, после чего она сообщила, что у нее действие препарата прекратилось минут двадцать назад — получалось, дозы я отмерил довольно точно.
— Хочешь попробовать еще? — спросила она.
Я поцеловал ее и ответил:
— Нет. По правде говоря, я рад, что все кончилось.
— И я рада.
У меня разыгрался бешеный аппетит (тоже обычное после «Темпуса» дело), и я сообщил об этом Мэри.
— Сейчас, — сказала она. — Я только позову Пирата.
Весь прошедший день — или «месяц» — я о нем даже не вспоминал; одно слово, эйфория.
— Не беспокойся. Он часто пропадает на целый день.
— Раньше этого не случалось.
— При мне случалось.
— Боюсь, Пират на меня обиделся. Наверняка обиделся.
— Он, скорее всего, у Старого Джона. Пират, когда на меня обижается, всегда уходит к нему. Ничего с ним не случится.
— Но уже поздно. Вдруг его сцапает лиса? Если ты не возражаешь, я выгляну и позову его. — Она направилась к двери.
— Накинь что-нибудь, — крикнул я. — Там холодно!
Мэри вернулась в спальню, надела пеньюар, что я купил для нее, когда мы ходили в поселок, и вышла за дверь. Я подбросил в камин дров и отправился на кухню. Раздумывая над меню, я услышал голос Мэри: «Вот негодник! Ну что же ты? Я же из-за тебя беспокоюсь». Таким тоном отчитывают только маленьких детей и кошек.
— Тащи его сюда и закрой дверь! Только пингвинов не пускай! — крикнул я из кухни.
Мэри ничего не ответила. Не услышав, как дверь сходится, я вернулся в гостиную. Она стояла у порога, но Пирата с ней не было. Я хотел что-то сказать, и тут поймал ее взгляд. В глазах Мэри застыл невыразимый ужас.
— Мэри! — позвал я и двинулся к ней.
Она вздрогнула, словно только что меня заметила, и бросилась к двери. Двигалась Мэри как-то судорожно, рывками, а когда она повернулась ко мне спиной, я увидел ее плечи.
Под пеньюаром торчал горб.
Не знаю, как долго я стоял на месте. Наверно, лишь долю секунды, но в памяти это мгновение осталось раскаленной добела вечностью. Я прыгнул и схватил ее за руки. Мэри обернулась, но теперь я увидел в ее глазах не бездонные колодцы ужаса, а два мертвых омута.
Она попыталась ударить меня коленом, но я изогнулся, и мне досталось не так сильно. Да, я знаю, что опасного противника бесполезно хватать за руки, но ведь это была моя жена. Не мог же я просто швырнуть ее на пол и добить одним ударом.
Однако у паразита подобных сомнении на мой счет не было. Мэри — вернее, эта тварь — пыталась прикончить меня, используя все свое — ее — умение, а мне приходилось думать, как бы не убить ее. Не дать ей убить меня, уничтожить паразита, не дать ему перебраться ко мне, чтобы я мог спасти Мэри, — не так-то это просто, когда обо всем нужно думать одновременно.