Новые ужасы преследовали нас, когда мы попытались разобраться в постройках. Четвероногих людей (среди них нам встретилось несколько более современных скелетов прямоходящих) содержали в загонах, откуда они потом вырвались, гонимые голодом или страхом перед крысами. Узников были целые стада, откармливали их, очевидно, фуражными овощами, разложившиеся остатки которых тоже были здесь, утрамбованные в каменные закрома доримской постройки. Теперь стало ясно, почему мои предки содержали такие огромные сады — о, боже, дай мне забыть это. Для чего предназначались узники, тоже не приходилось спрашивать.
Сэр Уильям, стоя с фонарем в римской постройке, рассказывал о немыслимых ритуалах и об особой диете, которой придерживались жрецы доисторического культа, который потом влился в культ Кибелы. Норрис, проведший военные годы в траншеях, не смог удержаться на ногах в английском доме, оказавшемся бойней и кухней — как он и предполагал. Но видеть привычную английскую утварь в таком' месте, читать там английские надписи, последняя из которых относится к 1610 году! Я не смог войти в этот дом, в котором творилось столько зла, — пресеченного кинжалом моего предка Уолтера де ла Поэра.
Я отважился войти в сакское строение с отвалившимися дубовыми дверями и увидел внутри десять выстроенных в ряд камер с ржавыми решетками. В трех из них были узники — скелеты высокой степени эволюции, на пальце у одного из них я обнаружил перстень с печатью, воспроизводящей мой собственный герб. Сэр Уильям нашел более древний каземат под римским зданием, но там камеры были пусты. Под ними был узкий тайник, хранящий аккуратную коллекцию костей, на некоторых из которых были выгравированы параллельные надписи на латинском, греческом и фригийском языках.
Тем временем доктор Траск вскрыл один из доисторических могильников и достал черепа, несколько более развитые, чем у гориллы, со следами идеографических надписей. Пока длился весь этот кошмар, спокоен был лишь мой кот. Увидев, как он невозмутимо уселся на куче костей, я подумал о том, какие тайны могут хранить его мерцающие желтые глаза.
Осознав до некоторой степени, что совершалось в этом гроте, — о котором предупреждал меня мой вещий сон — мы направились вглубь темной пещеры, туда, куда уже не доходил свет. Пройденные несколько шагов открыли нам ряды ям, в которых обычно кормились крысы, но которые с некоторых пор перестали пополняться. Армия крыс перекинулась на живых узников, а потом вырвалась из замка, опустошая окрестности, что и было отражено в достопамятных легендах!
О, боже! Эти черные ямы распиленных, высосанных костей и вскрытых черепов! Кошмарные траншеи, забитые костями питекантропов, кельтов, римлян и англичан за столько веков греха! Некоторые были заполнены доверху и определить их глубину было невозможно, другие казались бездонными, даже. свет фонаря не достигал дна. Какие еще ужасы они хранили?
Один раз я сам оступился вблизи такой бездны и пережил момент животного страха. Я, должно быть, долго там стоял, потому что рядом уже никого не было, кроме капитана Норриса. Потом из темноты вдали я услышал звук, который уж так хорошо знал. Мой черный кот ринулся туда, в неизведанную бездну, как крылатое египетское божество. Но и я не отставал: через секунду я уже слышал жуткое топтание этих демонических крыс, которые опять тянули меня туда, где в центре земли безликий сумасшедший бог Ниарлатотеп завывает в темноте под аккомпанемент двух бесформенных, тупых флейтистов.
Мой фонарь погас, но я продолжал бежать. Я слышал голоса, выкрики и эхо, но все заглушало это вероломное, порочное топтание. Оно все поднималось, поднималось, как окоченевший, раздутый труп поднимается над маслянистой поверхностью реки и плывет под мостами к черному, гнилому морю.
Что-то наскочило на меня — мягкое и полное. Должно быть, крысы, плотная, алчная орава, пожирающая и мертвых, живых… Почему бы крысам и не сожрать де ла Поэра, раз де ла Поэры ели запретную пищу? Война сожрала моего мальчика, будь они все прокляты… А янки сожрали Карфакс, в огне пропал мой дед и секретный конверт… Нет, нет, я не тот дьявольский пастух в гроте! И у одного из бесформенных зверей лицо не Эдварда Норриса! Кто сказал, что я де ла Поэр? Норрис жив, а моего мальчика нет… Почему Норрису принадлежат земли де ла Поэров?… Это шаманство, говорю вам… пятнистая змея… Проклятый Торнтон, я отучу тебя падать в обморок от того, что делает наша семья. Это — кровь, ты, ничтожество, я тебе покажу, как брезговать… Извольте… Великая Матерь, Великая Матерь… Атис!.. Диа ад, аодаун, багус дунах орт! Донас!.. у-ууу… р-р-р-р… ш-ш-ш-ш…
Они говорят, что я кричал все это, когда через три часа они нашли меня в темноте, нашли рядом с полусьеденным телом капитана Норриса, и моим котом, пытавшимся меня загрызть. Они взорвали Эксхэм Праэри, забрали моего Ниггермана и заперли меня в этой комнате с решетками; теперь все шепчутся о моей наследственности и поступках. Торнтон — в соседней комнате, но поговорить с ним они мне не дают. Они также стараются скрывать все сведения о замке. Когда я говорю о бедном Норрисе, они обвиняют меня в немыслимом преступлении, но они должны знать, что это сделал не я. Они должны знать, что это крысы, шаркающие, шмыгающие крысы, чей топот никогда не даст мне заснуть, дьявольские крысы, которые бегают за обшивкой этой комнаты и зовут меня к новым кошмарам, крысы, которых они не слышат, крысы, крысы в стенах.
Роберт Ирвин Говард
В лесу Вильфор
Солнце зашло, и гигантские тени окутали лес. В зловещем сумраке летнего вечера я увидел, что тропинка ведет в глубь чащи, теряясь среди могучих деревьев. Я содрогнулся и оглянулся в безотчетном страхе. От последнего селения меня отделяли многие мили, следующее — за многие мили впереди.
Я шел вперед, осматриваясь по сторонам и вглядываясь в темноту позади. Часто я замирал на месте, сжимая эфес шпаги, когда звук сломанной ветки выдавал присутствие лесного зверька. Или это был не зверь?
Но тропинка вела вперед, и я шел вперед, ибо другого пути не было.
Шагая в лесной темноте, я сказал себе: «Если не буду следить за собой, мои мысли могут предать меня, внушив то, чего нет. Что может быть в этом месте живого, кроме обычных лесных тварей, оленей и прочего зверья? Все глупые выдумки этого мужичья, чума их возьми!»
Так я шел, и ночная мгла охватила все вокруг. На небе зажглись звезды, листья деревьев шептали что-то под дуновением ветерка. Неожиданно впереди, совсем рядом, там, где тропинка сворачивала, кто-то негромко запел. Слов я не смог разобрать, певец произносил их со странным акцентом, как чужеземец-язычник.
Я укрылся за стволом огромного дерева, и лоб мой покрылся холодным потом. Наконец показался тот, кто пел, его длинная тощая фигура неясно возникла на фоне ночного леса. Я пожал плечами. ЧЕЛОВЕКА я не страшился. Я прыгнул вперед, угрожающе подняв шпагу.
— Стой!
Он не выказал удивления или страха.
— Прошу, обходись осторожно со своим клинком, друг, — произнес он.
Немного пристыженный, я опустил шпагу.
— Я впервые в этом лесу, — промолвил я извиняющимся тоном. — Я слышал рассказы о бандах разбойников. Прошу простить меня. Где лежит путь на Вильфер?
— Ах, черт побери, вы только что прошли мимо, — ответил он. — Надо было свернуть направо. Я сам иду туда. Если вам не претит моя компания, я покажу вам путь.
Я стоял в нерешительности. Но откуда эта странная нерешительность?
— О, конечно. Я — де Монтур, из Нормандии.
— А меня зовут Каролус де Люп.
— Не может быть! — Я отшатнулся.
Он недоуменно посмотрел на меня.
— Прошу прощения, — произнес я, — но у вас странное имя. Ведь «люп» означает «волк»?
— Члены моего рода всегда славились охотничьим мастерством, — ответил он. Я вспомнил, что он не подал руки, когда мы здоровались.