Я — твой учитель арабского:
Ас-саламу алайкум —
Мир с тобой!
Алайкуму с-саламу —
Мир и тебе!
Так здороваются Машрик и Магриб.
Я был твоим учителем арабского
В тот самый день, 11 сентября,
На одном из балконов
Нью-йоркского небоскреба,
Где стоял и щелкал на память.
И на этом снимке я
Улыбаюсь,
Ничего не замечаю,
Смотрю себе вперед
И сердце не чует опасности.
И, конечно, на фотографии четко видно,
Как сзади меня накрывает огромный истребитель!
Хиру уммика!
(Оставлю без перевода)
Хиру уммика! —
Так переговариваются
Машрик и Магриб.
Коран же гласит:
Богу принадлежат Восток и
Запад, и куда бы ты ни повернулся,
Всюду лик Его, ибо
Господь всеобъемлющий — мудрец из мудрецов.
Я знал, это, Господи,
В тот самый день, 11 сентября,
Беспечно снимая мир,
И даже не обернулся!
Я знал и то,
Что лицо по-арабски — картина,
Что по-грузински значит,
Как тебе известно,
Фото или картину —
Именно то, что осталось от меня,
Когда живое лицо мое
Ты прошил самолетом
И взорвал меня, как небо,
Небо, сердцевина которого — Твой престол.
Хиру уммика!
Всего лишь Фак ю!
Или Мать твою!
Как переговариваются Машрик и Магриб.
Не только американец — даже араб
Не помнит уже, конечно,
Тот арабский,
Избранный Господом из языков,
Избранный
Из-за точности
И изящества этой точности,
Когда язык столь изящно точен,
Что походит на объятие,
Объятие, а не убийство.
Как часто, желая обнять,
Мы только и можем,
Что — раздавить друг друга.
Я был твоим учителем арабского,
Я обучил тебя:
Танцу живота,
Езде на верблюде,
Сидению за столом
И спокойной беседе
О том, что мир этот создан Богом,
И созданы в этом мире книга
и самолет,
жертва и палач…
Господь создал ученика и, главное,
Такого вот учителя арабского.
Буду твоим учителем арабского…
СОХРАБУ СЕПЕХРИ — В ИНОЙ МИР
Перевод И. Ермаковой
Кто разбил хрупкий фарфор твоего одиночества,
Втиснул в одежду чужого тебе языка?
Разве мало нам одного языка и одной жизни?
Я был твоим переводчиком,
Своим языком, своей жизнью
Переводя жизнь твою и язык твой, и разбивался фарфор.
Я качался на точечной маковке одиночества,
Ты толкнул меня,
И полет был сладок,
Пока я не разбился.
Я всегда боялся высоты
И, летя на восток,
Раскидывал руки на запад,
Так походя на крест и полумесяц,
Что меня принимали за Будду,
Сущего в воде и огне и земле —
Салам, Сохраб!
Это я, когда надоело мне быть Георгием,
Выдумал тебя заново в себе,
Приютил тебя, лишенного крова,
И выпрямил тебе воздушную дорогу
В пустыне:
Прощай, путник!
Пусть сотни пустых посторонних песчинок
Обратятся в звезды,
Освещая колючую твою дорогу
И ночь, опустившуюся на голову дегтем.
Ведь и в твоей ночи увяла сирень?
Салам, Сохраб!
Это я оживил тебя, заставил говорить,
Услышал,
Что ты хочешь уйти
И ничем не смог удержать.
Так ты и улизнул —
Упрямый мой, странный Пигмалион.
С миром, Сохраб!
Ты единственный, кого я любил всей душой,
Чей язык так сладко вращался
У меня во рту,
И капал гортанным грузинским медом
Персидский сахар.
И только минуту,
Пока не ускользнул из рук моих,
Только секунду, — но все же
Ты был моим,
Единственным на этом свете,
Разгоняющим туман,
Проясняющим мозги,
И я летел за тобой,
Но ты исчезал отовсюду
Из этого мира
В другой.
И вот здесь, на безлюдном кашанском кладбище
Я нашел, наконец, вещественное доказательство
Твоей жизни —
Могильную плиту с надписью:
«Идущий ко мне,
Ступай тише, сдерживай шаг,
Чтобы, не приведи Бог, не треснул
Хрупкий фарфор моего одиночества».
Эта узкая плита — дверь,
Ведущая к тебе,
Я нашел ее,
Но так и не смог открыть, —
Не взорвать, не ворваться,
Не открыть и по воле Господней.
Я стою один в кашанской пустыне,
Где идет дождь,
Бормочу стихи,
И в голове моей с треском раскалывается фарфор…