Состарилось детство, лучи постарели,
состарился мир и все сущее в нем, —
бредет, вся дрожа и шатаясь, без цели
старуха по плитам, омытым дождем.
Эй, old woman!
Зачем на меня ты так смотришь большими
глазами поблеклыми, — я ничего не
должен тебе, не виновен ни в чем.
Твое ли я помню роскошное тело,
твоих ли волос разливную волну? —
жила ты у моря и счастья хотела…
Я кровопролитную помню войну,
помню гиблый
шквал, оползень, землетрясение, помню
того старика, что подсчитывал мертвых:
сколько в телегу их ляжет, в одну.
Со всем ты, старик, распростился, что было,
угрюм и потерян, со всем, что грядет. —
Под ливнем, чья всеочистительна сила,
шагает по городу старый народ,
по улицам старый-престарый народ.
Эй, молодка!
Не видишь? — смотри, дух испустит вот-вот
старый народ.
СОЛНЦЕ СРЕДЬ СОРА
Перевод М. Амелина
Грязь разгоняют по городу автомобили.
Дворники держат наготове
мётлы, что копья, —
площадь и улицу пробили
чуть не до дыр, — и дальше ползут, червей подобья.
Ими крыши пронзённы,
лестницы просквожённы,
рельсы и шпалы, платформы в заплеванных урнах.
Ночью в проткнутые вагоны
ветр врывается, свет далеких морей лазурных.
Солнце разлада,
солнце упадка,
солнце брена.
Дворники, взбесясь, из себя выходят открыто, —
кто же они, чтоб так презренно
все мое изрешечивать прошлое как сито?
Грязь разгоняют по городу автомобили,
дворники ж держат наготове
метлы, что пики.
Сора собранного и пыли
груда — солнце мое, раздробленное на блики.
«Мой друг покойный, повстречавшись, сказал: „Свой город…“»
Перевод М. Амелина
Памяти Зазы Эбралидзе
Мой друг покойный, повстречавшись, сказал: «Свой город
никак оставить, я оставить, не мог оставить!» —
Его загробной речью, словно мечем, распорот,
хотел бежать я, но напрасно, — не смог оставить.
Как странно! Больше, — я воскликнул, — от сна такого
себя избавить, мне избавить, нельзя избавить!
Мой друг умерший все твердил мне стальное слово,
что не оставить, — я ж оставить, не смог оставить.
Душа дрожала то протяжно во мне, то кратко, —
скворец ли черный так трепещет иль пестрый дятел?
Как странно, — будто чувств лишился всех без остатка
и до последней все копейки добро растратил.
БЕСКРЫЛЫЕ МУХИ
Перевод М. Амелина
Ночью меня суемудрые мучили музы,
голову то горяча, то мороча напрасно,
а на рассвете в квартиру бескрылые мухи
вторглись ко мне и, косясь, прожужжали: «Ужасно!»
Утренний гул их пугал, заставляя про муки
вспомнить, — ведь крылья развеял им ветер с востока,
точками глав шевелили бескрылые мухи
и раздраженно жужжали: «Все в мире жестоко!»
Я, отвернувшись, пошел коридорами мрака,
слушал, как в трубах журчали тревожные воды,
сквозь полудрему внимал, как средь шумного праха
тихо впотьмах тараканы вели хороводы.
Вышел на кухню, где все мирозданье с плотами
туч и домов островами увидел в оконце, —
россыпь висела весенней мошки на платане,
ярко сверкало лучами огромное солнце.
Мир посмотрел на меня из проема фрамуги,
как на врага и лжеца, упрекая безгласно,
а по углам копошились бескрылые мухи,
горбясь и крючась, и злобно шептали: «Ужасно!»
Ужас и жуть им горошины глаз распирали,
глаз, состоящих из черных полосок и белых,
раструбы ли хоботков, иль тугие спирали
дыхалец их, то бегущих, то оцепенелых.
Выглянул я из окна, — одиноко дремучий
старец с котомкой шел прочь от греха и соблазна,
а по карнизам, размножась, бескрылые мухи
ползали, жвала сужая: «Ужасно, ужасно!»