«День пуст, и ночь пуста, и утро пусто…»
Перевод М. Амелина
День пуст, и ночь пуста, и утро пусто,
и вечер пуст, и жизни миг любой,
и все предметы зримые стоусто
твердят о смерти мне наперебой;
отрава страха, горечь расставаний
впитались в них; и мысль насквозь ясна,
что тьма сокроет призрачный и ранний
луч всех надежд, а жизни грош цена;
все чувства, нам присущие, едва ли
не верные небытия сыны:
живущие друг друга прозевали
и ветром кто куда разнесены;
есть свет, от сотворенья неизменный,
но он с тех пор иного не явил;
день пуст, и ночь пуста, и всей вселенной
наполнить смыслом их не хватит сил.
Пусть скажет: «Слишком складно ты глаголишь! —
мне кто-нибудь с усмешкой на устах. —
А не самовлюбленных ли всего лишь
ты гимн поешь и развеваешь флаг?»
«Солнце — словно всмятку яйцо, вершины…»
Перевод М. Амелина
Солнце — словно всмятку яйцо, вершины. Снизу, в долине, — каменных зданий россыпь. Ряд домовин, по холмам виляет дорога. Мы по ней и взъезжали в автобусах похоронных. Вот и кладбище Мухатгверди. Слышен тревожный вопль мертвецов: «Не входите сюда! Не входите! Занято всё! Для вас не осталось места!» Сверху, на плоскогорье, — озеро. Джвари — как на ладони. Лишь Духа нигде не видно. Ни на земле, ни на небе. Поскольку небо — тоже часть составная этой планеты. Вот мы и в каменном царстве. Среди кипарисов. Птичий помёт на столах. Тревожный вопль: «Не входите!» Землю разрыли, взрезали, разворошили. Жадно в нее остриями врезались. С каждым новым ударом холодный металл вонзали в сгнившие печени чьи-то. Дважды умерших распотрошили безжалостно. Вскрыли землю. Нашего Дато в ней бережно уложили. Рядом, на лугу, кипарисы стояли безмолвно. Небо, тишина — безмятежной подобье картины, где самого Творца ни в одной детали не видно. Точно фотография — подробная и цветная, созданная проявлением жуткого негатива. Ночь бессолнечная, ночь солнечная. Я к ночи этой всем существом своим давно пристрастился — так пристрастился, что не разделить. Могилу замуровали. Потом пошли поминать, поспешили вниз, в подземелье, к накрытым столам спуститься.
«Мчится река большая, вьётся в русле глубоком…»
Перевод И. Ермаковой
Мчится река большая, вьётся в русле глубоком.
Сыплется хвоя сухая, бьётся в речном ложе.
Я проходил всю жизнь по ледяным дорогам,
Сонных муз распекая: ведь я человек тоже!
Здравствуй, сторож витрины тёмной, в шинель одетый,
Словно в ночной морок, на летаргию похожий,
Ведь я человек тоже — здесь, в городе этом?
Он отвечает эхом:
— Ведь я человек тоже…
Вижу: моей тетради листья летят над нами,
Рвут их и запускают птицами в небо дети.
Мир одичал, дети выросли дикарями.
Что в них от человека? Кто за это ответит?
Мчится река большая, вьётся в русле глубоком.
Сыплется хвоя сухая, бьётся в речном ложе.
Я проходил всю жизнь по ледяным дорогам,
Вот и настиг случай — и лихорадка до дрожи.
«Эту квартиру, что мне знакома…»
Перевод И. Ермаковой
Эту квартиру, что мне знакома
Всю жизнь, запущенную, пустую,
Прежде казавшуюся огромной,
А после узкую и чужую;
Этот теней блуждающих город,
Где призрак облака проплывает,
Где то куражится страх порою,
То сумасшествие мозг взрывает;
Кошмары этих тягучих улиц
С горьким лицом, безликой судьбою;
Свет — непривычный холодный утлый;
Ветер, тень твою рядом со мною;
И своё имя я вспомню где-то,
Кем-то окликнутое когда-то,
Как мечту несбывшуюся детства,
Дальний звук, печальный глуховатый.
ЖЕСТЯНЫЕ ЦИРКАЧИ
Перевод С. Арменян
Я жонглировал словами у замёрзшего окна.
Ветры зимние стонали, и ночная тишина
Отвечала долгим эхом. Там, в подъезде, мрак и лёд.
Я жонглировал словами эти ночи напролёт.
Где-то там, в подвальной гнили, в груде хлама и старья,
Пёс от боли извивался наподобие червя.
Эх, судьба, — опять сплетаешь нить в запутанный клубок!
Мне от горя и злосчастья не закрыться на замок.
Зачумлён подъезд. Взлетаем на неведомый этаж.
Над антеннами нависло небо — жестяной шалаш.
Цирковые акробаты кувыркаются в ночи.
Провода для них — канаты. Спишь? Так хлопай и молчи.
Где-то там, в многоэтажке, просыпается малыш.
Мать к нему — качает, шепчет: «Спят вокруг, а ты шумишь!»
Спи, малыш, чего бояться, если за окном в ночи
Просто страшно скалят зубы жестяные циркачи.