Данел не только душа молодого общества нашего аула, но его и в других аулах знают. Будь в ауле за пятьдесят верст пирушка, он и туда поспешит, если только есть возможность поспеть; и в другом ауле его примут с удовольствием; там, как и в нашем ауле, он будет распоряжаться играми и будет веселить честную компанию, за что поест и попьет, может быть, слаще всех. Для него нет определенного постоянного местопребывания, хотя у него есть своя собственная сакля. Но что за сакля? Она похожа на сказочную избушку на курьих ножках. Стоит эта сакля особняком, почти на самой середине улицы, без всяких пристроек и забора. В ней живет престарелая мать Данела, потерявшая всякую надежду на помощь со стороны сына…
— Оуй, послушайте, люди! Ночью умер Караксе, оу-у-уй! — так кричал нынче чуть свет Маци, крикун нашего аула, с вершины холма.
— Вот тебе на! — сказал я, проснувшись от этого громогласного крика нашего «фидиога» (крикуна), — умер мой родственник… Впрочем, он был уже стар, да к тому же долго болел… Нужно идти «мардма» (то есть посетить семейство несчастного и посетовать).
Встал, оделся и умылся. Вышел.
По улице толпами шли мужчины и женщины. Мужчины все были вооружены длинными палками. Назначение этих палок то, чтобы на них опираться, так как мужчинам приходится много стоять. В прежнее же время этими палками сердобольные родственники умершего колотили себя по голове до крови и даже до ошеломления.
Женщины были наряжены в лучшие платья и шли, сторонясь мужчин. Когда я вышел со двора, со мною поравнялся Хатацко. Мы присоединились к толпе мужчин и скоро подошли ко двору, где был умерший.
Вдоль плетня стояли мужчины, опершись на свои длинные палки, и смотрели грустно в землю. Мы остановились на почтительном расстоянии от той сакли, где лежал мертвый, и, как требовала церемония, стали, как вкопанные, в ряд, печально понурив головы. Мулла, стоявший у плетня с другими мужчинами, произнес протяжно: «Фа-а-ати-ха!» — и все присутствовавшие сделали «дуа», то есть прочли молитву за упокой, держа ладони вверх, и потом провели руками по лицу.
По окончании дуа мы все не двигались с места до тех пор, пока к нам не подошел родственник умершего и не сказал:
— Да поможет вам бог! Не печальтесь! Что же делать? Богу угодно было взять его — и взял.
На это некоторые из нас ответили печальным тоном:
— Да ниспошлет на вас бог лучшие блага и даст он вам другое утешение.
Сказав это, мы молча присоединились к толпе мужчин, ставших вдоль плетня. За нами шла другая толпа мужчин, которая с тою же церемонией присоединилась к нам. Женщины нашего аула молча, с поникшими головами проходили в саклю, где лежал мертвый, и оплакивали его. Из сакли я слышал отрывчатые фразы плакальщицы:
— Мой день… мое солнышко… тебя ожидают гости, но ты ничего не говоришь… твоя семья осиротела… Что будут делать твои дети, о мой день!
За этим раздавался глухой плач. Посетители приходили беспрестанно. Были между ними и из других аулов, что можно было узнать по вооружению. Их, вероятно, об этом известил «карганаг»[5].
Посетители из чужих аулов приезжали верхом, с лошадей слезали за аулом и оттуда шли пешком до места несчастья. Мулла, приглашенный из чеченского аула, читал под навесом монотонным голосом коран, положенный на подушку. Уже часов двенадцать. Вон и «цырт»[6] привезли. Мужчины идут к речке, чтобы, взять «абдаз»[7]. Солнце неумолимо жжет своими полуденными лучами, а мы все стоим молча. Посетители приходят и уходят. Вот приблизилось около десяти женщин. Это «марцыгой»[8] из соседнего аула, арба поодаль следует за ними. Они медленно выступают впереди, опустив печально головы: лица у всех закрыты платками, вероятно, из скромности перед мужчинами, которые, однако, на них и не смотрят, а погружены в какое-то оцепенение. У каждой из этих женщин на поясе висит белый платок («цасты калмарзан» — глазной платок для утирания слез во время оплакивания мертвого). Это обыкновенная принадлежность всякой женщины, которая ходит на марцыгой. Вот они остановились на довольно почтительном расстоянии от ворот и размещаются в две шеренги, причем женщины постарше летами становятся в первую, женщины помоложе — во вторую шеренгу. Вперед выдвигается одна старушка, одетая в короткий красный бешмет. Она опускает с головы верхний платок на плечи, некоторые женщины, постарее летами, следуют ее примеру; потом все они засучивают рукава (все это делается при глубоком молчании) и двигаются едва заметным шагом. Старушка начинает голосить:
5
Обыкновенно по смерти кого-нибудь посылается «
6
7
8