Зез ама зез, чтобы вывести птенцов, улыбнулся Дзиу и снова услышал голос матери, негромкий голос, доносившийся со двора. Дзиу высунулся из-под одеяла и увидел брезжущий свет раннего утра. Праздник! — радостно встрепенулся он, вскочил, стал торопливо одеваться и, только одевшись почти, вспомнил о том, что случилось вчера вечером. Он так и застыл с ботинком в руке, а со двора все слышался и слышался голос матери, и слов нельзя было разобрать, но Дзиу знал, о чем она говорит.
— Нет! — ответил ей отец и, как бы утверждаясь в своем решении, повторил: — Нет!
Когда Дзиу вышел на веранду, мать, сидя на скамеечке и низко согнувшись над кадкой, задумчиво поводила руками в молоке, заквашенном сычугом, а отец стоял рядом и смотрел на нее, будто ждал чего-то. Ждал и Дзиу, притаившись на веранде, ждал, искоса поглядывая на них обоих. А мать все поводила руками, вылавливая крупицы сыра в свертывавшемся молоке, и, казалось, ей ни до кого нет дела в это раннее утро.
Так и не дождавшись от нее ни слова, отец повернулся, молча зашагал к воротам. Помедлив немного, посомневавшись, Дзиу бросился за ним следом.
— Ты куда? — спросил отец, отворяя калитку.
— Я? — в голосе Дзиу слышалось наивное удивление, но он знал уже, что отец поедет в Хид один. Если бы они собирались вдвоем, он седлал бы сейчас коня, седлал бы коня, который мирно пофыркивает в своем стойле.
— Будешь праздновать дома, — сказал отец и пошел вниз по улице к автобусной остановке.
Дзиу смотрел, как он идет, как уходит все дальше и дальше, и каждый шаг отца взбивает мутное облачко желтоватой пыли, и пыль эта медленно оседает, и осыпаются прахом его, Дзиу, мечты. Зез ама зез, ярился Дзиу, кто ему дороже — я или Борик?! Я или арифметика?! Я или Зарета и Уарзета?! Он смотрел вслед отца, ярость его все росла и ширилась, подкрепляясь старыми обидами, искала выхода, бурлила, готовая рвануться, как лавина, и все снести на своем пути.
Когда отец скрылся за поворотом, Дзиу пнул невесть откуда взявшийся бараний череп, швырнул камнем в чужого поросенка, хлопнул изо всех сил калиткой и разухабистой походочкой пошел через двор. Он шуганул испуганно заголосивших кур, сокрушил старую глиняную миску и, собравшись с духом, плюнул в дверь отчего дома.
Только в Хиде по-настоящему празднуют Ногхор, только в Хиде! Там живет отец отца, дед Дзиу — Урызмаг, живут старший брат отца Таймураз и двоюродный брат Дзиу — рыжий Пакач. Там за неделю до праздника старики обходят сельчан, спрашивают, прикидывают, достаточно ли заготовлено на зиму сена, отремонтированы ли дома и помещения для скота, хватит ли дров, и, если кто-то не успел подготовиться к долгой и снежной зиме, ему помогают сообща. Ногхор надо праздновать со спокойной душой.
Старики идут по селу, а возглавляет их дед Дзиу — Урызмаг. Он шагает, важно опираясь на свой старый, потемневший от времени посох, который только по праздникам вынимается из сундука и который никому нельзя трогать. Весь нартский эпос запечатлен в хитросплетениях резного дедовского посоха. Покровитель мужчин Уастырджи на крылатом коне Арфане и небесный кузнец Курдалагон, закаливающий Сослана в молоке волчицы; Сырдон, играющий на лире, сделанной из жил его сыновей, и Батрадз, сражающийся с богами; пир нартов и гибель нартов — как древняя песнь этот посох, песнь о языческих богах и титанах.
Вот о чем думал Дзиу, когда вырезал трех человечков с кинжалами и трех скакунов. Он резал, и виделось ему, как стоят они с Урызмагом среди праздника, среди бурлящей толпы, и пляшут перед ними ряженые в рогатых масках и вывернутых мехом наружу тулупах, поют и пляшут, размахивая деревянными саблями. И виделось ему, что стоят они с дедом, опираясь на резные посохи, и все завидуют им, и рыжий балбес Пакач разглядывает, облизываясь, три крепостные башни с бойницами и трех пастухов в косматых папахах и прямоугольных бурках.
Вот о чем думал Дзиу и еще о том, что когда-нибудь он сделает посох, который тоже станет дедовским; он мечтал, а где-то петлял по горной дороге автобус, и отец, поглядывая в окошко, ехал в Хид один.
Мать осторожно глянула на Дзиу, и взгляд этот словно подхлестнул его. Он опрокинул плетеную корзину с кукурузой, взбежал на веранду, выхватил из-за шкафа свой посох, бросил его на щербатую колоду, как на плаху, рубанул топором раз, другой, третий и вышвырнул обрубки на улицу.